эпохи, когда все вокруг восторгаются знаменитостями, реконструкция 2018 г. в парижском Музее человека признала их влиятельный статус: в костюме от дизайнера agnès b неандерталец предстал перед нами более модным в буквальном смысле.
Тем не менее наблюдать за моделями на подиуме — совсем не то, что рассматривать реальные останки. Равно как и другие известные археологические объекты, такие как бюст Нефертити или гипсовые слепки тел жителей Помпей, подлинные окаменелости неандертальцев одновременно вызывают любопытство и непонятный страх, от которого стынет кровь. Возникает желание присесть на корточки, отстранившись от толпы музейных посетителей, и внимательно всмотреться в эти лишенные плоти лица. Разъезжая в стеклянных футлярах по континентам, на которые никогда не ступала их нога, неандертальцы встречают в тысячи раз больше людей, чем они видели при жизни.
Отчасти причиной нашей неослабевающей одержимости неандертальцами являются средства массовой информации. Представляя собой сильнодействующий коктейль из проблем научного, социального, а порой и нравственного плана, в XIX в. неандертальская тема идеально подходила для газет, выходивших с печатного станка и распространявшихся среди миллионов читателей[201]. Сегодня ее популярность еще выше. Слово «неандертальцы» ищут в интернете гораздо чаще более общего термина «эволюция человека», и современные СМИ с готовностью удовлетворяют желания публики.
Научная картина может быть и искаженной: специалистам достаточно сложно уследить за потоком новых данных. Дело усложняет также то, что в центре внимания постоянно находятся лишь две темы: умственные способности и вымирание. Среди возгласов «Неандертальцы все же не совсем тупые!» или «Они все равно были глупее нас!» остаются незамеченными нюансы и интересные реалии, учитывающие процесс, контекст и различия.
Но фурор, который произвело исследование генома неандертальцев, доказывающее наше прямое родство, очень точно отражал чувства исследователей. Это открытие коренным образом изменило восприятие неандертальцев в обществе[202], возможно, в большей степени, чем что-либо другое с момента их обнаружения. Если раньше это были абстрактные пещерные люди, то теперь они имеют к нам лично непосредственное отношение. Исследования ДНК, как правило, представляются в черно-белом цвете, с простым и сильным посланием. Но другие, не менее интересные нюансы почти не привлекают внимания, потому что сами данные трудно поддаются объяснению.
А значит, многие стереотипные представления о неандертальцах продолжают существовать. Например, считается, что они не обладали сложными технологиями и были неспособны к инновациям. Другая причина сохранения стереотипов кроется в том, что неандертальцев обсуждают не самих по себе, а как наше ущербное отражение. В этом смысле неандертальцы всегда были воплощением полностью «иных» существ, тенями в зеркалах. Увидеть их — значит уловить отражение всего спектра наших надежд и страхов не только за их судьбу, но и за нашу собственную.
Власть над прошлым
Вернемся к Сэмюэлю Эдвардсу. Почему ученые мужи того времени не пришли к таким же выводам об эволюции человека, что и сын некогда порабощенной Африки? Все просто: потому что в иерархично устроенном мире они стояли на верхней ступени. С XVIII в. ученые оценивали не только мир, но и населяющие его народы. Линней в буквальном смысле смотрел в зеркало, когда в 1758 г. впервые описал вид Homo sapiens и себя в качестве типового экземпляра[203].
С самого начала неандертальцев использовали для того, чтобы научно обосновать превосходство белой расы. Сомнительные идеи о том, что размер черепа отражает интеллектуальные способности и даже нравственные качества, в XIX в. получили широкое распространение. Сначала ими оправдывали рабство, а затем колониализм. Этнография и доисторическая археология позиционировали охотников-собирателей как «дикарей», подразумевая их близость к животным. Даже Дарвин, прекрасно осознавая, что разнообразные виды могут иметь одно происхождение, смотрел на аборигенов Огненной Земли (Чили)[204] как на существ, которым свойственны звериные инстинкты и агрессивность. А Альфред Рассел Уоллес, зная, что охотники-собиратели и среднестатистический викторианский джентльмен обладают мозгом одинакового размера, недоумевал, для чего «бездумным» созданиям необходим столь мощный вычислительный ресурс.
Современные интерпретации черепа из грота Фельдхофер со всей убедительностью показывают, чем были продиктованы подобные взгляды и как они влияли на отношение к неандертальцам. В первых сообщениях немецких газет в 1856 г. проводились прямые расовые сравнения, в которых череп уверенно описывали как принадлежащий представителю индейского племени чинук из Северной Америки. Шафхаузен сравнивал их анатомию с «неграми» и австралийскими аборигенами, а Гексли как ни в чем не бывало назвал первых «животными» и упомянул мозг Саарти (Сары) Баартман, известной как «Готтентотская Венера» и подвергавшейся страшным публичным унижениям. Уильям Кинг придерживался аналогичной точки зрения, хотя наиболее «деградировавшей» человеческой расой, «граничащей с диким невежеством», называл андаманцев. Всего за год до этого черепа убитых колонизаторами жителей Андаманских островов пополнили британские анатомические коллекции.
Пагубное влияние подобных сравнений заключалось в популяризации идеи о том, что люди с другим цветом кожи представляют примитивные ветви рода Homo. Примерно в то же время, когда Сэмюэль Эдвардс писал свою прогрессивную статью об эволюции человека, Эрнст Геккель, авторитетный биолог, корреспондент и протеже Дарвина, классифицировал «низшие расы» как стоящие ближе к животным и оправдывал колониализм тем, что жизни этих людей имеют меньшую ценность.
С наступлением нового века наука о доисторической эпохе стала позиционировать себя как отрасль, в центре внимания которой находится благородная цель приумножения знаний, но использование неандертальцев для подкрепления расистских концепций продолжилось. Утверждения, что чернокожие люди не обладают полным спектром мимики, характерным для представителей европеоидной расы, разжигали споры о том, могли ли неандертальцы улыбаться. При обсуждении находки из Ла-Шапель-о-Сен Буль не постеснялся заявить, что австралийские аборигены — самые примитивные из всех людей.
При поддержке выдающихся ученых, включая египтолога сэра Флиндерса Питри, предоставившего результаты измерений древних черепов, археологи составили иерархические лестницы анатомического и духовного развития людей из прошлого. Это напрямую использовалось в токсичных концепциях внутривидовой конкуренции и расовой чистоты, лежащих в основе евгеники. Они отражены в некоторых художественных произведениях, например в рассказе Г. Уэллса «Косматый народ» (The Grisly Folk), написанном в 1921 г. Искоренение почти паразитической, звериной расы гоминин рассматривается в нем как необходимое условие выживания человечества. Люди, непосредственно работавшие с окаменелостями неандертальцев, были такой же частью научного сообщества. В некоторых публикациях Клаач относил аборигенов к отдельной ветви гоминин, происходящей от приматов Азии и Океании, а Винерт, еще один антрополог, изучавший Ле Мустье для Хаузера, работал в Главном управлении СС по вопросам расы и поселения, занимавшемся проверкой «чистоты происхождения» персонала, и был соредактором Zeitschrift für Rassenkunde («Журнал расовых наук»). Первая находка из грота Фельдхофер была сделана на территории Рейха, и, поскольку она недостаточно четко определяла расовое происхождение «германского народа», в 1938 г. нацисты закрыли музей.
После ужасов Второй мировой войны
