олени. К тому же, старики говорили, что брать след чучуны нельзя, кажется, об этом предупреждал и Оронча… — Мысли мои лихорадочно метались. — Значит, он ходит по ночам, а днем спит. Это уже неплохо. Да и мы не из робкою десятка, еще повоюем. Кольчуга на груди, нож на боку, ружье в руках. Легко не возьмет… Если он сейчас наблюдает за мной, то надо показать, что я его не боюсь…»
Я не спеша снял с оленя седло, приладил его как надо, собрал остальных оленей и погнал их к тордоху.
Когда я уже входил в жилище, за спиной раздался громкий смех. Вздрогнув, я обернулся. Эхо несло смех от горы к горе и казалось, что смеются за каждой из них.
* * *
Угодья оказались богатыми, то тут, то там тропу мою пересекали следы чубуку, диких оленей, лосей, росомах, волков, лис, то и дело раздавалось хлопанье крыльев глухарей, рябчиков и куропаток. Охотничья душа пела, порой я увлекался настолько, что забывал и про чучуну, и про всех прочих духов и привидений.
Я поднимался по очередному распадку, когда вдруг раздался пронзительный свист. Я глянул вверх: навстречу мне по ложбине мчалось стадо диких оленей. Ветер дул с их стороны, потому они не могли учуять моего запаха. Я встал за ствол дерева, быстро зарядил ружье. Стадо подлетело почти вплотную, после первого выстрела олени сгрудились, затоптались на месте, и я выстрелил еще два раза. Мог бы сделать и четвертый выстрел, но остановил себя: в нечистых местах стрелять больше трех раз нельзя, так гласит поверье. Да и этих выстрелов оказалось достаточно, на снегу лежали два больших самца.
После первого выстрела я услышал человеческий крик и боковым зрением заметил, как у одного из дальних уступов вихрем взметнулся снег и за ним мелькнула какая-то тень. Сейчас там было тихо. «Это он. Следил за мной. Видимо, никогда не слышал ружейных выстрелов, испугался. Может, это и к лучшему, вдруг да и совсем уйдет».
Отрубив топориком голову одного из оленей, я взял ее в руки и поклонился на все четыре стороны и громко произнес:
— Дух Горы! Помоги-спаси! Будь мне солнцем! Спаси меня от невидимой силы, от невидимого врага, если он хочет погубить меня! — Потом повернулся в сторону уступов, за которыми скрывался чучуна, и обратился к нему: — Бродяга-брат, друг мой чучуна, не направляй против меня своего волшебства, не разгоняй мою добычу, не трогай моих оленей. Прошу тебя, отведай первой добытой мной свежатины! Я не хочу быть твоим врагом, нам хватит тут места обоим.
Эхо разносило мои слова. Я долго ждал ответа, но его не последовало. Добыв мозг оленя, я разбросал его по снегу. А потом набрал полные ладоши свежей крови и омыл ею лицо, говорят, кровь жертвы духам имеет большую силу, охраняет от любой напасти. Хоть лицо и стало пощипывать от замерзающей на нем маслянистой влаги, но я почувствовал облегчение, видимо, по-настоящему поверил, что теперь менее уязвим.
До конца разделав оленя, я сложил мясо и печень с сердцем в котомку, сверху приладил к ней голову с рогами. А второго оленя оставил на месте нетронутым — чучуне.
Вернувшись к тордоху, смазал кровью рога всем своим оленям. Достал на переметной сумы аркан, тоже пропитал его кровью и намотал на рога того самого оленя, что ночью оседлал чучуна. Теперь он будет огражден от порчи. Голову с рогами приладил над входом в тордох: если злой дух попробует войти в жилище, то наткнется на них и отступит.
Соблюдя все обычаи и правила, развел огонь, сварил мясо, накормил огонь и поел сам. Вышел из тордоха, прислушался — никого. Лег спать, положив ружье под бок.
Утром все олени оказались на месте, они спокойно копытили ягель, но на рогах у «оседланного» чучуной аркана не было. Неужели размотался и упал? Плохая примета! Где же он лежит, что-то не видно…
Аркана поблизости не было, пришлось разбираться, читая следы оленя. Пройдя по ним в обратную сторону, я завернул в соседнее ущелье и увидел аркан, вернее — то, что от него осталось. Прочная полоска кожи была разорвана на мелкие куски и разбросана по снегу. Вот тебе и талисман-защитник! Плевал на него этот разбойник. А жалко, такой хороший аркан был, не вдруг похожий раздобудешь.
Меня вдруг взяло зло. «Все же обычай есть обычай, талисман есть талисман, его должен уважать и враг, и злой дух, и колдун. А этот не то что не побоялся, а в клочки разодрал! Погоди, у меня посильнее средство есть — порох да свинец!».
Немного остыв, я стал рассуждать уже по-другому: «А может, это его чем-то обидело? Порвал аркан, но ведь меня-то не тронул. И оленей тоже. А ведь мог и в тордохе напасть, и в любом месте в горах подкараулить. Мог, но не захотел. И даже вчерашнее стадо оленей, похоже, своим свистом на меня выгнал… Надо с ним как-то по-доброму все уладить… Интересно, принял ли он мой дар?..»
Меня так разобрало любопытство, что я тут же направился к тому распадку, где оставил оленя, а у обрывков растерзанного аркана воткнул в снег палку и повесил на нее сшитые женой рукавицы. Мимо таких не пройдешь: при луне блестеть будут, при ветре переливаться, при звездах сверкать; глаза чучуны к такому чуду прилипнут.
Олень лежал нетронутым, снежок уже слегка присыпал его.
На следующее утро я заторопился посмотреть на рукавицы. Чучуна их тоже не взял, но несколько раз обошел вокруг. Внимательно разглядывая его следы, я обратил внимание, что при ходьбе он наступает не на всю ступню, а только на пальцы, значит, еще молодой, сильный и ловкий. Озадачило меня то, что отпечатки на снегу были точь-в-точь как следы пятилетнего сохатого. Почему? Неужели у него вместо ног копыта?
Возвращаясь назад, я наклонил палку с рукавицами в ту сторону, куда ушел чучуна. Пусть это послужит ему знаком.
* * *
Однажды утром я увидел на дальнем склоне большой табун горных баранов, которые легко, как бы выплясывая, мчались над кручей. Сел верхом на оленя и направился к этой горе.
Размеренно покачиваясь в такт шагавшему оленю, я ехал по руслу замерзшей горной речки, сжатой с двух сторон скалистыми стенами. И вдруг мой учах[10] резко метнулся в сторону. «Волк!» — мелькнуло в голове, и я, сорвав с плеча ружье, спрыгнул с оленя. И тут раздался пронзительный свист, а затем над моей головой разрезал воздух
