Пока я изучал запись, мистер Эдваусон нервно заговорил:
— Происходило это так: я написал все до слов «крестный отец» включительно, а потом указал вашей матушке, что нужно записать фамилию отца и его церковный приход. Мистер Фортисквинс добавил слова «и отец», и они переглянулись. Их поведение меня очень смутило. Ваша матушка взяла у него перо и добавила: «Питер Клоудир из Лондона». Но приход она назвать отказалась.
Клоудир! Вот что означали инициалы «П. К.» в матушкином медальоне! И «М. К.» — подпись послания к сэру Персевалу. Выходит, Сайлас Клоудир, упомянутый в завещании, состоял со мной в родстве! И еще одно потрясение: фамилия матери не совпадала с фамилией отца. (Быть может, этим объяснялось замечание священника в тот день, когда я обнаружил гробницу Жоффруа де Хафема, а также наша затворническая жизнь в деревне.) И все же я не мог принять это самое простое объяснение. Прежде всего если оно действительно, о моих законных правах не шла бы речь. Я поднял глаза на мистера Эдваусона, который, словно подтверждая сделанное мной заключение, отвел взгляд и неловко кашлянул. Мне пришло в голову кое-что еще: на эту фамилию намекал Квигг, когда прозвал меня «Клоуном». Но откуда мистер Степлайт (иначе Сансью) узнал, что это мое настоящее имя? И действительно ли это мое настоящее имя? Почему матушка явно старалась его скрыть? И почему так не хотела выдать название церковного прихода, к которому был приписан мой отец, — прихода Крайстчерч в Спитлфилдзе, как она нехотя мне призналась? И какова была роль во всем этом дяди Мартина?
В чем бы ни заключалась истина, если мистер Барбеллион так интересовался этой записью, не худо было бы сделать ее копию. (Необходимо пояснить, что рождения в те дни регистрировались исключительно в церковных книгах.) Если моей жизни грозит опасность, это не будет лишним.
— Мистер Эдваусон, если у меня хватит денег вам уплатить, сделаете вы для меня официальную копию?
— Это возможно. Что до вознаграждения, то да, понадобятся плотная бумага, в крайнем случае пергаментная, печать, свидетели. Обычная плата — пять шиллингов. Но, думаю, я отыщу старый лист пергамента. И, поскольку это для вас, мастер Мелламфи, и… хорошо, поскольку это для вас, как я сказал, можно ограничиться тремя. Хотелось бы и еще скинуть, но у меня тоже дети.
Поблагодарив его и пообещав вскоре зайти, я вернулся в хижину Сьюки и застал ее за рамой для вязания; возвратившаяся тетушка хлопотала по хозяйству. Я огорчился, что Сьюки не одна, потому что хотел расспросить ее с глазу на глаз.
— Она рассказала мне, как соседке Фиверфью предложили за ее фригольд двадцать фунтов, — заметила старая женщина, передавая сплетни, услышанные во время работы.
— Жалко, Сьюки, что у тебя нет фригольда, — сказал я.
— Нет-нет, — воскликнула она. — Фригольдеры ничего не получают от прихода, даже больные и старые. Вот почему многие решают, что лучше продать фригольд и взять помощь от прихода — если, конечно, кто-нибудь купит.
— Понятно. Но откуда тогда берутся покупатели?
— А их и не было, только в последние годы появились, — вмешалась миссис Твелвтриз. — Но теперь землю покупает управляющий Мампси, а хижины сносит.
— Почему?
— Говорят, хочет, чтобы деревня была закрыта, как Стоук-Момпессон, — отозвалась Сьюки.
— Ага. — Тетушка встала и снова приготовилась уйти. — Помню, как сносили старую тамошнюю деревню. Я тогда была еще девчонкой. На ее месте разбили парк, а деревню построили там, где она сейчас стоит. Поденщиков туда не стали пускать и арендовать дома им не давали. Таким макаром сэр Персевал перестал платить налог в пользу бедных, а своих нищих работников посадил на шею других приходов.
— Этим они здесь и занимаются, — пояснила Сьюки. — Понятно.
Вот что имел в виду мистер Эдваусон, когда говорил, что управляющий нашел способ скупать фригольды, но не увеличивать налоговую нагрузку на приход!
— И где живут эти работники? — спросил я.
— Многие — в паре часов ходьбы отсюда, вот как сейчас наш Гарри. — Тетушка затянула завязки шляпки. — Или, если найдут домик, живут в открытых деревнях, как Хафем, где есть только фригольдеры. Но это трудная жизнь, ведь налоги не с кого собирать и бедные не получают помощи. Вот почему я не могла остаться там, где умер мой муж.
— Момпессоны должны были вас оставить, — заметил я.
Она серьезно произнесла:
— Не говорите ничего против них, мастер Джон. Муж служил им всю жизнь и до конца дней их уважал.
Когда старуха вышла, я обратился к Сьюки:
— Они никуда не годные хозяева! Знаешь, Сьюки, владеть землей — большая ответственность. Если бы я владел имением, арендаторы были бы счастливы и довольны, управляющих я нанял бы честных и справедливых, землю бы осушил, улучшил бы породу скота и все прочее.
— Красота, мастер Джонни. Хотела бы я, чтобы так и получилось.
— А если я скажу, что, быть может, в один прекрасный день имение достанется мне, как ты к этому отнесешься?
Сперва она решила, что я шучу, но, когда я вкратце рассказал о кодицилле и о моем родстве с семьей Момпессонов, поняла, что я говорю серьезно.
— Но, видишь ли, — заключил я, — чтобы эти надежды однажды осуществились, необходимо, как мне кажется, иметь копию записи о моем рождении.
Сьюки тут же достала необходимую сумму из кожаного сверточка и дала мне, заверив, что деньги принадлежат ей, а не Гарри. Пообещав вернуть их в многократном размере, я поспешил обратно в ризницу.
Мистер Эдваусон удивленно вскинул глаза и потянулся за париком.
— Честно говоря, молодой человек, я не рассчитывал снова вас увидеть. Что ж, поищу лист пергамента.
Он порылся в ближайшем из двух старых сундуков, но, не найдя ничего подходящего, подтащил поближе самый старый и извлек пачку документов и регистрационных книг. Наконец нашелся полупустой лист, и мистер Эдваусон отрезал от него нижнюю часть.
Очиняя перо, он произнес:
— Нам понадобится свидетель. Нельзя ли попросить вас, мастер Мелламфи, пока я тут занят, пойти поискать подручного церковного сторожа? Он во дворе, работает. Писать умеет только собственное имя, но этого достаточно. Церковный сторож болен, а то бы я послал за ним.
Когда я выходил, мистер Эдваусон прилежно копировал документ: голова его была склонена набок, под тем же углом, что и перо, докучный парик покоился рядом, на столе, наполовину высунутый язык словно бы управлял на расстоянии движениями пера. На кладбище, поодаль, я заметил высокую, но согбенную фигуру работника и направился к нему. Когда он обернулся, я с удивлением его узнал: плечи у него ссутулились, на лице добавилось складок, но это был мистер Пимлотт. В голову мне хлынули прежние подозрения, и я, не признавшись, что знаю его, обратился к нему как к незнакомому. Он рассматривал меня долго и пристально, однако узнал или нет — оставалось загадкой. Когда мистер Пимлотт понял, чего я хочу, он с неожиданной силой воткнул в землю лопату. Приглядевшись, я решил, что она как две капли воды похожа на ту самую, кротовую.
Следуя за мной, он внезапно проговорил:
— Я вас заметил еще раньше. С час назад. Вы разглядывали ту гробницу.
Я обернулся, он осклабился:
— Ну да, я с ходу вас узнал, мастер Мелламфи.
Я не отозвался, он тоже ничего не добавил, и только в ризнице, подписав документ, который показал ему клерк, он вдруг обратил внимание на старый сундук, сдвинутый с обычного места.
— Чудное дело, мистер Эдваусон. Вот эта роза на сундуке. Такие я видел прежде всего два раза. — Он повернулся ко мне: — Одна была на той самой гробнице.
— О какой гробнице вы говорите, мистер Пимлотт? — нетерпеливо спросил мистер Эдваусон.
— О той большой, под тисом.
Мистер Эдваусон, суетливо посыпавший пергамент промокательным песком, не обратил внимания на его слова.
— А вторая роза где была? — спросил я.
— Вот это как раз самое чудное. Она была на серебряной шкатулке вашей маменьки, мастер Мелламфи.
В его голосе слышалось странное торжество, и мне почудилось, что он намекает на свое участие во взломе и похищении шкатулки, поскольку ему вряд ли случалось бывать в комнате, где она хранилась.
Мистер Пимлотт вышел, а я взял копию у мистера Эдваусона, задумчиво на меня глядевшего. Я уплатил ему и спросил, не возьмется ли он передать Сьюки деньги, которые я вскоре для нее пришлю; он согласился.
— Мистер Эдваусон, — начал я. — Похоже, я могу оказать вам ответную услугу. Думается, молчать я не вправе: несколько лет назад, когда мистер Пимлотт служил у моей матери, наш дом был ограблен, и у меня есть все основания подозревать, что произошло это не без его участия.
— Да что вы говорите? — ужаснулся клерк. — Большое спасибо, мастер Мелламфи. Я буду помнить ваши слова.
