Шагнув за порог, он окинул, быть может, в последний раз взглядом недоросля улицу возле дома. Глубоко вдохнул вечерний воздух, пахнущий листвой и выхлопными газами. Студенческая квартирка показалась вдруг необыкновенно милой; в груди родилась огромная нежность к этому, уже уходящему, периоду жизни. Он начнет все заново. Ничто его не остановит. Ничто не сможет ранить. Он пройдет по раскаленным углям и доберется до желанной прохлады.
Прежде чем отправиться в путь, Коннелл еще раз позвонил матери.
Спросил:
— Как он?
Потому что нельзя же задать очевидный вопрос: «Еще жив?»
— Сильные боли. Но он пока еще здесь. — У мамы сорвался голос. — Я сказала ему, что ты приедешь. Он сжал мой палец.
В аэропорту Мидуэй Коннелл получил посадочный талон у стойки регистрации, прошел через воротца металлоискателя и уселся ждать. Правда, ненадолго — он приехал почти перед самым отлетом. Попробовал читать, и тут вдруг навалился страх: отец умирает. Он уже и так довольно долго, по сути, жил без отца, но все-таки изредка приезжал к нему, пытался услышать совет в его сердечном ритме, прижимаясь ухом к груди; искал ободрения в его неизменности; уткнувшись в плечо, ощущал у себя на шее успокаивающее теплое дыхание. Эд все-таки еще не выронил знамя. У Коннелла по-прежнему был отец.
Объявили посадку. Первыми заходили пассажиры задних рядов, и среди них Коннелл. Он чувствовал себя точно рысак, перебирающий копытами на старте, — готовый сорваться с места в карьер, как только самолет коснется земли. Весь багаж уместился в сумке; в аэропорту его встретит дядя Пат.
Коннелл первым в своем ряду уселся, сунул книжку в кармашек на спинке кресла впереди, опустил раскладной столик и принялся постукивать по нему пальцами. Пассажиры один за другим занимали свои места. Теперь придется вставать, пропускать того, кому досталось сиденье возле иллюминатора, или наблюдать, как владелец места с краю заталкивает свое барахло на полку. Зря он так рано примчался. Коннелл убрал столик и без всякой необходимости отправился в уборную.
Запершись там, прижался лбом к зеркалу. Дыхание туманом оседало на стекле. Он пробудет здесь, пока не увидит какой-нибудь знак, — Коннелл сам не знал какой.
И вдруг увидел. Вот же, в зеркале: отцовское вечно удивленное выражение; клинышек волос на лбу, словно удирающих вверх, к макушке; отцовский нос с раздувающимися ноздрями; отцовская ямочка на подбородке; черные волосы; чуточку лопоухие уши.
Коннелл оскалился. Зубы на удивление ровные. В детстве он всячески увиливал от кошмарной ортодонтической сбруи, которую полагалось надевать на ночь. И подделывал записи в специальном журнале — о том, сколько времени ее носил. В последнюю минуту перед очередным походом к врачу ужасался, сколько времени потрачено зря, и спешно переправлял цифры, меняя шариковые ручки и без зазрения совести преувеличивая свою дисциплинированность. Целых два года отец каждый месяц возил его к зубному. Каждый раз Коннелл ждал обвинительного приговора, и каждый раз как-то обходилось. Отец тоже не разоблачил его. Он радовался каждой поездке с Коннеллом. Радовался возможности выкладывать совсем не лишние баксы ради улыбки сына. Видно, в мире взрослых предусмотрена отдельная статья расхода на беспечность детей.
Зубы у него не отцовские. У отца имелся протез, который он мыл под краном и которым щелкал, если Коннелл попросит. А еще один передний зуб у него сколот — сломался, когда отец упал на каменный пол в кухне, пока Коннелл сидел у себя в комнате и дулся на весь мир.
— Ты летишь домой, — сказал он своему отражению, надеясь обрести хоть какое-то сцепление с реальностью происходящего. — Твой отец умирает. Он — твой лучший друг. Ты больше никогда не будешь прежним.
Безрезультатно. Вернувшись к своему креслу, Коннелл уже забыл только что пережитое чувство. Место у иллюминатора заняла симпатичная девушка, не намного старше Коннелла. Сидевший у прохода немолодой бизнесмен поленился с ней флиртовать. Коннелл протиснулся мимо него, уверяя, что вставать не нужно, — тот и не пытался.
Пока ждали взлета, Коннелл рассматривал крошечный экранчик на спинке переднего сиденья: там показывали карту, на которой отмечался их путь. Изображение самолетика было величиной с целый штат. Казалось, миг — и доберется до места, а вместо этого он все торчит на земле и не взлетает.
— Говорят, хорошая вещь. — Коннелл кивнул на книгу в руках девушки.
— Очень! — ответила она. — Прекрасно написано. Я все ее книги люблю.
— А почему ты летишь в Нью-Йорк?
Девушка удивилась внезапной смене темы. Просто Коннелл не читал ни эту, ни другие книги того же автора.
— В гости к подруге, — сказала девушка. — Мы с ней вместе в общежитии жили, в универе. Она в Нью-Йорк переехала, работает в доме моды.
— Меня зовут Коннелл. — Он хотел протянуть руку и больно ударился локтем.
— Карла, — сказала она. — Приятно познакомиться.
Кажется, бизнесмен тихонько вздохнул.
— Ты уже была в Нью-Йорке?
— Нет еще. Так интересно!
— А надолго едешь?
— На неделю.
— И какие планы?
— Да пока никаких. Я еще даже путеводитель не купила. Знаю только, что жить буду у подруги. Так была занята — не успела ничего продумать.
— Обязательно прокатись на пароме до Статен-Айленда. Самый лучший вид на город, и всего за пятьдесят центов.
Бизнесмен кашлянул.
— Сейчас бесплатно.
— Извините?
— Раньше было пятьдесят центов. Сейчас катают бесплатно.
Он уткнулся в свои бумаги, но прежде кинул на Коннелла взгляд, явно говоривший, что он Коннелла насквозь видит, что Коннелл проходимец и собьет девушку с пути.
— И так и так здорово! — сказала Карла. — Обожаю корабли. И дешевые билеты.
Коннелл и Карла несколько секунд смотрели друг на друга. У нее была чудесная открытая улыбка. Потом Карла вновь погрузилась в чтение. Коннелл тоже достал книгу из кармашка на спинке сиденья. Через какое-то время Карла спросила, живет ли он в Нью-Йорке. Коннелл ответил — жил раньше. Она спросила, зачем он туда летит сейчас, и он рассказал, что его отец умирает после долгой тяжелой болезни. Карла сказала, что очень ему сочувствует. Снова наступило молчание, и Коннелл в глубине души пожалел, что не выдумал какую-нибудь другую причину. Взревели моторы. Самолет оторвался от земли. Коннелл заметил, что Карла перекрестилась и, быстро поцеловав кончики пальцев, молитвенно стиснула руки.
Незадолго до прибытия Коннелл спросил Карлу, нравится ли ей индийская кухня.
— Знаешь, никогда не пробовала!
— Тут есть два ресторанчика, на Второй авеню, угол Третьей улицы. Вплотную друг к другу, и оформлены одинаково: те же интерьеры, те же светильники. Гирлянды из пластмассовых стручков красного перца. Между ними настоящая война, много лет уже. Возле каждой двери — зазывала. Заманивают так, словно у них там прямо Шангри-Ла. Выбираешь, в правую дверь войти или в левую. Сделал выбор — все, ты принят в племя. Они тебя запомнят, и боже сохрани в следующий раз переметнуться к сопернику.
— В который ты ходишь?
— В правый.
— Тогда откуда знаешь, какой в левом интерьер?
— Как-то не задумывался... Наверное, просто боялся туда заглянуть. Ты не представляешь, как они запугивают посетителей!
Карла рассмеялась. Коннелл чувствовал, что у нее проснулся интерес. Весь полет он ждал этого мгновения, когда между ними что-то изменится и они больше не будут чужими. Может, вот он, его шанс?
— Давай сходим туда, пока ты в Нью-Йорке, — предложил он. — Если хочешь, пойдем в левый. Я готов рискнуть.
— Ну что ты, я не стану толкать человека на измену, — ответила она и чуть заметно отодвинулась.
Коннелл испугался, что поспешил. А им еще какое-то время лететь вместе; может получиться тягостно.
— Ты права, — сказал он. — Лучше перестраховаться, чтобы потом не жалеть.
— А у тебя точно найдется время? В смысле... Твой отец...
— Время найдется.
— Обо мне не беспокойся! Я себе занятие найду. А у тебя будут всякие дела.
— Ничего, я смогу удрать ненадолго. Да может, все обойдется. С ним уже такое бывало раньше.
— Ну... Если я не слишком тебя отвлеку.
— Я тебе позвоню, тогда и договоримся точнее.
Они обменялись номерами телефонов. Карла смотрела чуть озадаченно, словно Коннелл ее шокировал, но приятно и освежающе, как бывает, когда бухнешься с разбегу в ледяную воду. Главное — она задержала на нем взгляд, словно спрашивая, правда ли он готов ее развлекать, когда в его жизни происходят такие важные события. Значит, он все-таки произвел на нее впечатление человека незашоренного, обладающего развитым воображением, который способен даже в пучине отчаяния найти время для тех случайностей, которые подбрасывает нам судьба и без которых вся наша жизнь — всего лишь нудная рутина, регламентированная в мельчайших деталях.
