Три дня они по очереди сидели с этими тремя доходягами. Были моменты, когда думали всё, не выкарабкаются, но Дануха пресекла панику простым выводом:
— Тута место особо. Сюды запросто так не попадают. Коль суждено, то переборют и оклемаются, коль не наши… ну, чё ж судьба у них видно така была.
На утро третьего дня они проснулись мокрые, но живые. Все три. Голубава осмотрела их и потрогав лбы, растопила баню. Теперь было можно, даже нужно. Вскоре стало тепло, даже жарко и их вытащили из шкур, обмыли и усадили сохнуть, сунув в руки каждой по миске с мясным отваром. Собрались все, даже Елейка приковыляла. Разделись до гола, а что было делать, раз в баню пришли, как не греться. Дануха сыпанула на камень семян конопли и в благоухающем аромате, все принялись слушать их рассказ.
Начали они скромно, даже не охотно. Вернее, говорила только одна. Оказывается, беда их постигла ещё весной. Их баймак разорили как раз перед Данухиным и который располагался, как раз от них в низ по течению через Масаковские земли, разорённые ещё зимой.
— Так вы Лесановски? — догадалась Дануха.
— Да, да, — наперебой оживились сразу все три девки, как будто родственников нашли, — нас в тот день большуха обеда лишила, — заговорила одна из них, видать заводила в этой троице, — ну мы вообще из баймака сбежали в одно укромное местечко. Был у нас на реке свой секрет заветный.
— За чё лишила? — поинтересовалась Дануха, как будто просто из любопытства.
Девки глазки потупили, друг на дружку поглядывают, мол признаваться или нет. Молчали. Эту заминку к их облегчению сняла Неважна, своим любимым «Ладно, не важно. Что дальше?». Дануха злобно зыркнула на Неважну, но та на неё не смотрела и недовольства не заметила. Девки же встрепенулись, поняв, что секрет можно не открывать и заводила продолжила:
— Ну, сидим мы там, дуемся, а потом видим по реке дым понесло, да чёрный такой. Сразу поняли, что пожар. Кинулись в баймак, а там…
Она замолчала, видно вспомнила весь ужас той картины, что вновь встал перед глазами.
— Все куты пылают. Дым валит. И никого, — дальше заговорила девка, — мы побежали, кричали, пока на большуху мёртвую не наткнулись. Сначала с перепугу просто обратно сбежали и спрятались. К вечеру опять к баймаку вышли, но заходить не стали. Только из дали посмотрели. Никого. Куты сгорели, только тлели ещё долго. Несколько дней ещё дымились. Мы решили атамана найти. Ничего ж понять не могли. Пошли в летний лагерь к мужикам, а там…
Она тихо заплакала. Даже не заплакала, а как-то так. Дальше говорила, как и говорила, только слёзы потекли по намазанным жиром щекам.
— Все перебиты. Никого живого. Только тут мы поняли, что остались одни и сильно напугались. Куда идти не знаем, что делать не знаем. Вернулись в свой секрет и ревели всю ночь. Первые дни так и ходили, как поленом по башке прибитые, а потом, есть-то охота. Стали думать. Припасы-то все сгорели в кутах. Охотиться не умеем, рыбу ловить тоже. Выпросить еду не у кого. Хотели было к соседям податься, но побоялись, а вдруг нас по пути тоже кто сожрёт, да и волки, почуяв, что охраны нет, прямо в наглую, парами по баймаку разгуливали. Потом на пожарище нашли котёл. Стали траву варить. Крапива молодая вкусная, но не сытная. Белянка, — она кивнула на одну из подруг, — потом суслика камнем прибила. У нас пир был. Так и перебивались, пока грибы не пошли, ягоды. В общем прижились мы. А потом кончилось лето, слякоть началась, холодно стало. Что по огородам нашли, съели, а как морозы первые стукнули, вообще мрачно стало. Мы ещё летом в баймак перебрались. Одну яму кутову от головёшек очистили, перекрыли ветками, да там стали жить. Грибов натаскали с леса, орехов, ягод. На зиму бы хватило. Соль нашли, ещё кое-что по секретам в кутах. В общем решили жить втроём.
— Эт ты так решила? — вновь поинтересовалась Дануха, с нескрываемой озлобленностью и так зная ответ.
— Все решили, — тут же ответила рассказчица, не давая слова подругам и не обращая внимание на изменение в настроении вековухи, — мы просто прикинули каково нам в чужом бабняке будет, а тут сами себе хозяйки. С голода бы не померли, никто нас не искал, не трогал. Спокойная жизнь была. Решили жить так, а потом видно будет.
— Ладноть, — подытожила Дануха, — поэтому и не искали никого, а наобороть пряталися?
— Да, — сдавленно выдавила из себя девка.
Наступила пауза, которую опять прервала Неважна:
— А что дальше? Эти то, как вас поймали?
— Да очень просто, — продолжила другая, которую назвали Белянкой, — наше жилище с реки не видно было, а как морозы ударили, мы ж топить стали. По началу то аккуратно топили, с опаской. Со временем осмелели. Лень было за рекой следить. А тут по льду дорогу топтали. Мы их как увидели, огонь затушили, сами спрятались. Они заходили в баймак. Но так осмотрелись, да дальше пошли. Мы тогда ещё решили уйти от реки подальше, но думали потом, чуть позже и не успели. Эти двое прямо на санях с реки на нас налетели и давай хватать. Мы отбивались, но разве от таких кабанов отобьёшься. Избили они нас, связали, рты заткнули, чтоб не орали, да в сани закинули. По их разговору, они просто мимо ехали в другой бабняк, гостить, да поторговаться, а тут дым увидели ну и…
— Они и в этом-то баймаке, сгоревшем, искали, вдруг кто спрятался, — продолжила опять первая девка.
Дануха осмотрела сестёр и спросила, как будто и впрямь от них совета хотела:
— Ну. Чё мы с ними делать то бум?
После долгой паузы, первой откликнулась раненая:
— Источник замёрз, — сказала она тихо и задумчиво.
Все посмотрели на неё как на дуру, мол что за хрень несёт, только Дануха покачав головой в знак согласия, тоже тихо и задумчиво проговорила:
— Вот и я о том же.
Неважна, Голубава и Хохотушка решили промолчать, абсолютно не понимая о чём это они.
— Можно нам хоть до тепла у вас перезимовать? — жалобно поклянчила какая-то из выживших.
— Да вас пока никто не гонит, — не выходя из задумчивости ответила Дануха даже не оборачиваясь к девкам, — к тому ж нынче сядмица Гостева, грех нарушать законы гостеприимства.
Она потыкала клюкой чурку, что лежала у огня и приняв наконец решение, громко проговорила:
— Значит так. Пока Данава празднует, поселим их в его шатёр. Неважна, Елейка вы у нас самы худы. У вас чё-нибудь в запасе из одёжи есть? Не голышом же им ходить, а то мяня от одного их вида, тощего, уж мутит.
— Да, найдём, наверное, — ответила Неважна, вопросительно поглядывая на Елейку.
— Найдём, — подтвердила та.
Дануха повернулась к троице и жёстко, показывая кто тут главный, спросила:
— Кличут-то вас как?
— Это Белянка, — опять за всех ответила заводила, — это Звонкий Ручей, ну или просто Звонкая, а я Снежная Буря.
— Ох, ё, — пропела свою любимую присказку Дануха, смеясь, — значит так. Пока вы живёте у мяня, я буду звать вас так как порешу, — и она начала указывать клюкой, обзывая каждую, — ты, останешься Белянкой, похожа. Ты, — указала она на постоянно молчащую молодуху, — будешь Молчанкой, а ты, — указала она наконец на говорливую, — будешь у меня Заводилкой, — на что последняя было открыла ров в возмущении и Дануха тут же рявкнула, выпуская из себя спрятанную большуху и пресекая всякие возражения, — и ебальники прикрыли.
Молодухи разом глазки опустили, губки прижали и в свои пустые миски уставились.
— Да ладно тебе Дануха, — неожиданно за девок вступилась Неважна, они и так перепуганы, считай с того света выкарабкались, а ты…
— А я, — заорала на неё большуха, задетая за живое глупой и неуместной репликой, — будет воля отправлю их туды обратно. Ты куды свой нос суёшь, мокрощелка?
Неважна, не ожидавшая такого поворота, от испуга на четвереньках спряталась за спину Елейки. Она же не знала старых обычаев речного бабняка и хоть считала, что знает Дануху, но никогда не сталкивалась с ней как с большухой. А Данухе «репей под жопу попал» и она разошлась уже не на шутку:
— Ты наших обычав не знашь, дрянь, так я тябе подскажу. Их большуха обеда ляшила. Ты хоть представляшь, чё эт значит? — орала она на Неважну, которой уже не видела, но это не имело теперь никакого значения, поскольку касалось всех, — «не важно», — передразнила она девчонку ехидным голосом, — важно. И очень. Чёб сама большуха бабняка каких-то сраных кутырок еды ляшила, надо было натворить очень серьёзно и творили не эти три, а вот та, — и она указала клюкой на Заводилку, — а эть две просто за ней хвостиком бегают да в жопу заглядывают. Вот Елейка, Пизда хрома. Ещё по весне не грознее вот этой Молчанки была при Зорьке. Тиши воды ниже травы. И ещё там две губошлёпки с ыми. Ты знашь сколь они мяне крови попортили и говна наделали, — и Дануха уставилась на Елейку, которая тоже, как и новенькие потупила глазки, но при этом не сдерживая растянувшейся улыбки, — сколь раз я их наказывала, но никода дело не доходило до отбора еды. Ибо баловство было безобидно. Хотя за одних дохлых кротов на грядке, поубивать надо было всех четверых. А заводилой у них была Зорька, сучка мерзкая, така же дрянь, как и эта, — она опять ткнула клюкой на Заводилку, — и знашь во чё та тварь выросла? — спросила она уже обращаясь к Елейке.
