заверил её я.
— Хотелось бы верить.
— Да чего там, — брякнул я. — Даже отпоют ва… Ой!
— Буду только рада, что ты!
Стайка стрижей пронеслась совсем низко над нами. Старая женщина перебирала траву, разложенную по старой наволоке: лебеду, крапиву, одуванчики с перепачканными землёй кореньями…
— Давайте так, я спрошу потом, а вы теперь… — быстро начал я, сглатывая ком.
— Когда… — начала она.
— В мае, — быстро сказал я.
— В следующем?! — удивилась она.
— Нет, — сообразил я, — через один…
— А, — раздумчиво сказала она, — ну да… Картошка зацветёт, всё верно.
— Бабушка! — раздалось из арочки. — Бабушка!!! Бабушка!!!
Изображение выцвело ещё сильнее.
Из подворотни вылетели давешняя пигалица с подозрительно знакомой жестянкой в руках. И позади девчонки чуть на шаг — худой голенастый мальчик.
— А я всё оттуда выбросила. Теперь там карандаши, бабушка! Настоящие! Даже голубой есть! Как небо…
— Что ты выбросила, солнышко, повтори? — спросила старая женщина.
— Всё! Там земля была, лист сухой, и всё оно такое липкое, просто фу!.. Как от крови, — добавил худой мальчик и потёр подбородок перемазанной углём ладонью.
«Типический Голод», — мрачно подумал я.
— Но откуда ты их взяла? — уточнила бабушка у девчонки.
— Лики у выхода нет, сказали — на Евбаз пошла, там для неё мулине отложили.
— Видимо, распродала, слава Богу, — пробормотала старуха.
— Я полетела домой, а там Ада спит, накричала на нас, — тарахтела девчонка.
— Неужто во сне?
— Нет, проснулась, выпила воды и давай кричать? То ей шум, то ей свет, то кошка тяжёлая на спину села и сны снит. Я коробочку схватила и бегом… А всё потому, что карандаши мне подарил тот… ну, он весёлый, совсем лысый и с усами, ты его знаешь! Мы видели, как он рисует, а он меня запомнил! Ну! Он художник же, в собственном доме врачей! Я ему свои рисунки показывала потому что! И ещё спросил — где тот, что с кошкой на окошке, рисунок? А я отвечаю — съели… И мы оба чуть не заплакали, я потому что как раз Жешка нашёл в кармане ещё уголёк и тут же сжевал, и, значит, рисовать нечем! А он… Он мне карандаши подарил, девять штук! «Больше работай с цветом», — сказал! И ещё: «Работы впредь не жуй» — сказал! Я решила, что карандаши тут буду хранить, в коробке, отдельно и повыше! Чтобы не сгрызли их всякие щуры[109]…
— Боже правый, — еле слышно сказала старуха. — Боже крепкий…
Я, незаметный, чихнул.
— На доброе здоровье, — продолжила тётя Алиса на своей полутёмной кухне. — Ну, так вот… Я тогда решила: «Что же пропадать зря коробке-то». Но смотри, ключа здесь нет. Зато фотографии, это ещё с войны, Господи Боже, как вспомнилось. Был такой Франц с аппаратурой, да. Всё нас щёлкал… Вот она, кстати, бабушка наша, — и она передала мне жёлтую от времени фоточку. — Тут последнее под немцами лето, и она сушит травы на рядне! Видишь — это корни одуванчиков, хорошо различимы.
— Узнаю, узнаю, — пробормотал я и покашлял. Целый-невредимый, в собственном времени и осени.
Пожилая женщина на маленькой выцветшей фотографии, щурилась на высокое и нежаркое солнце и улыбалась, казалось, что мне. Невидному.
— Наверное, — сказал я, — пойду.
— Жаль! — искренне воскликнула тётушка. — Так коржики и не попробовал!
Жестянка, словно в ответ ей, тут же свалилась со стала с грохотом.
— Ага, — обрадовался я и поднял коробку. На полу под ней валялся красный шарик. Мой. Стеклянный.
— Надо как следует потереть им за ухом, — серьёзно сказала тётка. — Это уже полсчастья!
Я хмыкнул и послушался.
Лампочка в кухонной люстре мигнула и ожила.
— Вот и славно, — удовлетворенно сказала тётя Алиса. — Всё, Саничек, будет хорошо дальше, теперь… наверное. И ключ ты найдёшь, съезди, пока свет не ушёл, спроси Аду. Только смотри — не буди, а то налетит, накричит, не помилует.
— Только так, — почему-то грустнее, чем хотел, ответил я. — Разбужу и расспрошу. Спасибо за подсказку. И вообще, было почти вкусно.
А потом я ушёл. Дверь была приоткрыта — как всегда.
Из дней недели наиболее благоприятными считаются вторник, среда, пятница и воскресенье. Четверг — приносит гибель, суббота — смерть, понедельник в тёмном полумесяце — бессилен.
— На болоте я живу. Над Лыбеддю. При путях. За мостом, налево — «Триумфальные ворота» остановка была тут, — высокомерно сказала тётя Ада. — Алё?
Телефонная трубка пискнула ей в ответ не без испуга.
— Значит, троллейбусом подъедете, — невозмутимо ответила тётка, — девятнадцатым. И от хлебзавода вниз, через дорогу. Или по мосту, тогда вверьх и налево вниз. Сразу увидите — аварийный дом, кривой. Третий этаж. Стекло ещё треснувшее в окне, да. Жду.
Обреталась тётя Ада в облицованной бесхитростным «кабанчиком» хрущёвке, по соседству с магазином «Фиалка». Из окон её квартиры были замечательно видны: упомянутый мост, городской ЗАГС, скоростной трамвай, электрички и всякие поезда, спешащие то в город, то из него. Никаких Триумфальных ворот, Лыбеди и ни единого болота не было и близко. А дом… её дом действительно был совершенно кривым и аварийным — просел на правый бок почти сразу после постройки, потому что болото. Было.
— Забодали со своими уколами, — буркнула тётка, хряцнув трубкой о рычажки. — Ни минуты поспать не дадут, весь день. Пришла неживая с суток, только выкинула сыр из сумки и — здрасьте-нате, телефон-акупунктура: «Адочка, Адочка — поколите, лапочка. У вас такая ручечка…» Ревматики проклятые…
Тётка вытянула руку прямо перед собой и пошевелила пальцами.
— Как на меня — и ничего особенного, рука-рукой… Маньяки. Так явился ты зачем? Я как-то прослушала.
— Шёл мимо, — мрачно ответил я.
— Голову мне не дури, не девочка уже, — немедленно отозвалась тётя Ада. — Как будто я твоё мимо не знаю: мимо — это мимо: до площади, на трамвай и привет. Хочешь к тюрьме, хочешь к вокзалу.
— Выбор нехороший, оба-два, — скромно заметил я. — Есть что-то ещё? Покажите…
— Есть кефир… — с некоторым сомнением заметила тётя Ада. — А как ты относишься к карасям?
— Ну, они не звери, без взаимности… — быстро сказал я, опасаясь слов: «Почисти мне рыбок. Кулёк в раковине».
— Значит, есть ты не будешь? — недовольно сказала тётка.
— Может, чаю? — промямлил я.
— Кефир полезнее, — непреклонно заметила тётка. — Сядь.
Мне удалось расчистить себе место за столом.
— Недавно спрятала кольцо, мне сказали в землю прятать хорошо, но куда зарыла… забыла, уставшая была. Ты представь — закопала и забыла.
— Прямо как собачка, — безрассудно заметил я и припал к кефиру.
— Вот не посмотрю ни на что и таки надаю тебе по мордасам, — несколько мечтательно заметила тётя Ада. — Как только язык и повернулся, скотина. Сравнил… Сам
