– Только теперь ничто уже не имеет значения?
Она целую минуту смотрела на него, словно он сам олицетворял подразумеваемый факт.
– Так вы знаете?
– Она умирает? – спросил он, требуя полного ответа.
Миссис Стрингем выжидала: казалось, ее взгляд, все ее лицо осторожно прощупывает его. Затем она ответила, и ответ ее был странен:
– Она даже ни разу вас не назвала. Мы вообще не разговаривали.
– Все три дня?
– Больше никогда не упоминала, – просто продолжала миссис Стрингем, – будто все кончено. Даже ни одним неясным намеком.
– О, – произнес Деншер, начиная яснее ее понимать. – Вы не говорили обо мне?
– О чем же еще? Не более, чем если бы вы уже умерли.
– Ну что же, – ответил он, мгновение спустя, – значит, я умер.
– Тогда и я тоже, – ответила Сюзан Шеперд, роняя руки на свой ватерпруф.
Это был тон, мгновенно породивший сухое отчаяние и в этом холодном месте, где не было живой жизни, кроме жизни, что оставила после себя Кейт – ощущение ее присутствия, между прочим, через мистические каналы, вероятно, уже проникало в гостью Деншера, – ясно представивший обоим все бессилие их ухода в мир иной. Прямо сказать, у Деншера не нашлось ничего, что он мог бы этому противопоставить, – совершенно ничего, кроме как снова спросить:
– Она умирает?
Однако вопрос заставил Сюзан повторить только, будто слова его были непристойно грубы и причинили ей физически ощутимую боль:
– Так вы знаете?
– Да, – наконец отважился он. – Я знаю. Но меня поражает, что вы это знаете. У меня нет права ни вообразить, ни сделать заключение, что вам все известно.
– Вы имеете право, – заявила Сюзан Шеперд. – Я же все равно знаю.
– Все?
Глаза ее, сквозь вуаль, продолжали настаивать.
– Нет, не все. Поэтому я и пришла.
– Чтобы я на самом деле вам все рассказал? – После чего он, пока она колебалась с ответом, и это его тронуло, произнес с сомнением и почти со стоном: – Ох, ох!
Теперь его внимание обратилось от собеседницы к самому месту, где проходила их беседа, – ведь оно было частью его самого, того, что происходило в самом его существе; оно было ветхим обиталищем, священным вместилищем – более, чем когда-либо раньше, – того факта, которым он реально владел, факта, прямо связанного с тем, почему он снял эти комнаты. Такое было не для рассказа, однако Сюзан Шеперд оказалась так неоспоримо замечательна, а это вполне могло быть эффектом ее знания обо всем, что влияние этого, как видно, уже начинало сказываться. Деншер видел, и это его растрогало, – она пришла не затем, чтобы судить его, – она, пожалуй, пришла, насколько могла решиться на это, – чтобы его пожалеть. Это выявляло урон, понесенный ею самой, или, во всяком случае, ее горе и позволило ему почувствовать, в приливе дружелюбия, что ему приятно быть с нею. Прилив дружелюбия усилился, когда Сюзан встретила его стон утешительным:
– Мы с вами в любом случае – если это имеет значение – будем вместе.
Ее устами говорил его собственный добрый порыв.
– То же самое осмелился подумать и я. Это имеет значение. Большое.
Сюзан Шеперд в результате ответила ему без слов, что он всегда может думать как хочет, и это освободило его – ведь он постоянно опасался сделать что-нибудь не так, – позволив почувствовать, что страх его покинул. Облегчение было огромным, ибо ее поддержка вернула ему нечто драгоценное, то, что прежде, в усилии удержать, он выпустил из рук. Он припомнил, как Кейт однажды сказала ему, с уникальной, свойственной ей дерзостью мысли и на основаниях, какие он тогда еще не успел толком измерить, что миссис Стрингем – особа, которая не поморщится и глазом не моргнет, услышав необычайно откровенное признание: то был как раз один из случаев подтверждения этой дерзости мысли.
– Значит, вы не слишком ужасного мнения обо мне?
Ответ ее был тем более ему ценен, что прозвучал без эмоциональных излияний, совершенно так, будто она вполне понимала, во что он сам, возможно, верил. Она же, поразмыслив над своим мнением о нем, ответила тем, что послужило ему поддержкой:
– О, вы были просто замечательны.
В следующий момент он вдруг осознал, что они все еще так и стоят друг перед другом. Теперь, с его помощью, она сняла плащ, хотя, когда, приняв его предложение сесть, она сняла и вуаль, Деншер обнаружил – по разрушительному отпечатку, который горе оставило на ее лице, – что ее ответ был единственным цветком, какой она смогла ему бросить. Ее слова стали ее единственным утешением ему, и утешение это все же зависело от имевшего место события. Они оба оказались в чуть прояснившемся узком сером пространстве, печальном, словно зимний рассвет, созданном их встречей. Образ, снова вызванный для него Сюзан, витал в этом пространстве, став гораздо крупнее: «Она повернулась лицом к стене». Он видел это с предельной ясностью, и похоже было, что своим молчанием они просто оставляли то, что он видел, витать в этом пространстве.
– Она вообще не говорит? Я хочу сказать, не говорит не только обо мне?
– Ни о чем – и ни о ком. – И она продолжала, Сюзан Шеперд, откровенно выкладывать, как ей пришлось все это воспринимать. – Она не хочет умирать. Подумайте о ее возрасте. Подумайте о ее доброте. Подумайте о ее красоте. Подумайте о том, что она такое вообще. О том, что у нее есть. Она лежит там и собирает все свои силы, держась за все это. Так что я благодарю Бога…! – Бедная дама завершила свою речь несколько непоследовательно.
Деншер был поражен:
– Вы благодарите Бога…?
– Что она так молчалива.
Он не переставал поражаться.
– Что она так молчалива?
– Она более чем молчалива. Она мрачна. А этого с ней никогда не бывало. Вот видите. Все эти дни. Я не могу вам объяснить. Только так лучше. Если бы она решилась сказать мне, меня бы это убило.
Деншер был в полной растерянности:
– Сказать вам?
– Что она чувствует. Как она держится. Как ей не хочется этого.
– Как ей не хочется умирать? Ну конечно ей этого не хочется.
Воцарилась долгая пауза, и оба они, вероятно, размышляли – даже сейчас – над тем, что можно было бы сделать, чтобы это предотвратить. Однако заговорил Деншер не об этом. «Мрачность» Милли и огромный затихший дворец возникли перед ним словно воочию; этот образ стоял перед его глазами рядом с маленькой женщиной, сидевшей здесь в кресле, словно она все еще находилась там, внутри, и ждала, прислушиваясь.
– Только… что же вы-то могли ей сделать дурного?
Миссис Стрингем, словно в непроницаемом тумане, обвела взглядом комнату:
– Не знаю. Вот – прихожу и говорю с вами о ней.
Эти слова снова вызвали у него колебания.
– Она так сильно меня ненавидит?
– Откуда мне знать? Как я могу узнать это? Никто никогда не узнает.
– Она никогда не скажет?
– Она никогда не скажет.
Деншер снова задумался.
– Она, должно быть, просто потрясающая.
– Она на самом деле потрясающая.
В общем, его приятельница ему помогла, и, приняв все это, насколько возможно, в расчет, он спросил:
– А она согласится снова увидеться со мной?
Его собеседница устремила на него удивленный взор:
– А следует ли вам хотеть увидеться с ней?
– Вы имеете в виду то, как вы ее описали? – Он почувствовал, как она удивлена, и это заставило его некоторое время помолчать. – Пожалуй, нет.
– Ну, тогда… – Миссис Стрингем вздохнула.
– Но если она сможет это вынести, я готов сделать все, что угодно.
С минуту она рассматривала такую возможность, но тщетно.
– Не вижу, что бы вы могли сделать.
– Я тоже. Но, может быть, она увидит?
Миссис Стрингем все думала и думала.
– Слишком поздно.
– Слишком поздно для нее увидеть…?
– Слишком поздно.
Здесь все решало ее отчаяние – это было совершенно очевидно, – и решение это его прямо-таки воспламенило.
– А что же доктор?! Все это время…?
– Таччини? О, он очень добр. Он очень гордится, что его инструктировал и одобрил великий лондонский врач. Он фактически от нас просто не выходит, так что я даже не знаю, как там его другие пациенты. Он считает ее просто великой персоной – что вполне справедливо, относится к ней как к особе королевской фамилии, следит за всем, что происходит. Но она едва согласилась его принять, и, хотя она великодушно разрешила ему приходить – потому что она заботится обо мне, дорогая моя девочка, – разрешила ему оставаться у нас – ради меня; он проводит бо́льшую часть своего времени у нее за дверью, то бродит по комнатам, то пытается меня как-то развлечь в этом кошмарном салоне венецианскими сплетнями, постоянно попадается мне навстречу то в дверях, то в зале, то на лестнице, с невыносимо приятной улыбкой. Мы с ним, – закончила Сюзан Шеперд, – о ней не говорим.
– По ее просьбе?
– Вот именно. Я ведь делаю только то, что она хочет. Мы говорим о ценах на продукты.
