Она подбежала к Маноло и бросилась ему на грудь, содрогаясь от рыданий. Пораженный, он стоял неподвижно. Ее отец с болью подумал о том, что с такой радостью встречают только мужей, вернувшихся после долгих странствий.
Солдаты пытались сжечь все, чтобы выкурить отсюда всех жителей. Но у них ничего не вышло. Они спалили дом, который Картеры выстроили своими руками на небольшом островке, но на том все и кончилось. Другие жители болот бросили свои дома и ушли в такие места, куда не решились отправиться даже солдаты со своими винтовками и собаками, хорошо понимая, что им оттуда не выбраться.
Джо Картер, поняв, наконец, что произошло, увел Мисси с собой, крепко обняв ее за плечи. Она все еще вздрагивала от рыданий, и ему стоило немалых усилий успокоить ее.
Маноло остался со стариком индейцем, братом матери Терезиты. Лицо старика было сморщенным, сухим, как пергамент.
— Тот парень, который смотрел на мою племянницу жадными глазами, — начал старик, — спросил ее, почему она сделала такой глупый выбор. Потом засмеялся и сказал, что она могла бы стать его женой. Он уверял ее, что солдаты убили вас всех, когда вы возвращались домой. Она поверила этому, как и все мы.
Старик вдруг замолчал и задумался.
— Надо ли продолжать? — тихо спросил он, но, не получив ответа, продолжил: — Мое сердце обливается кровью. Твоя женщина была младшей дочерью моей любимой сестры. Она пришла ко мне за несколько дней до этого, сияя от счастья, ибо носила под сердцем твоего ребенка. Она отчаянно и храбро боролась с тем белым подонком, который избил ее, а потом изнасиловал. Она не вынесла этого и бросилась на свой нож, чтобы ты не узнал о ее позоре.
Старый индеец говорил на своем языке, словно общался с соплеменником. Маноло все понял. Старик заметил, как в его голубых глазах зажегся мстительный огонь. Эти страшные глаза ярко блестели в полумраке индейской хижины.
— Я отомщу за свою женщину, — тихо сказал Маноло. — А скальп белого мерзавца, опозорившего ее, скоро украсит твою хижину, старик. Клянусь!
Мисси, ее отец и братья не сразу узнали о трагедии. Терезиту хоронили по обычаю ее племени, с которым все это время жил Маноло. Никто не мог отличить его от индейцев. Он провел с ними несколько дней, обдумывая план мести.
Когда траур закончился, Маноло стал тщательно готовиться к войне, как это всегда делали воины племени команчей. Однажды ночью он покинул свое убежище.
Теперь он был похож на индейца, ставшего на тропу войны. Свои длинные волосы он завязал на затылке, разрисовал лицо и тело символическими знаками и темными полосами, надел брюки и мокасины.
Он понимал, конечно, что повсюду его будут подстерегать люди Тони Лэсситер. В старом доме Мэдена все еще пьянствовали солдаты. Но воин племени команчей мог легко проскользнуть мимо них, с детства обученный незаметно пробираться в стан врага. Именно поэтому команчи были известны как ловкие конокрады.
Билли-Боя Дозьера не было в том доме, куда временно поселила его Тони. В это время он находился у Тони Лэсситер, в ее комнате, слабо освещенной лампами. Ночь была темная, и лишь изредка из-за облаков проглядывала яркая луна.
Под окном комнаты Тони был небольшой балкон, к которому тянулись толстые ветви старых деревьев. По ним не составляло труда добраться до балкона. Маноло постоял у стены, прислушиваясь к тихим звукам разговора.
У Тони Лэсситер было на редкость отвратительное настроение. Она не скрывала, что весьма недовольна Билли-Боем, и отчитывала его за допущенные промахи.
— Ты самый настоящий дурак! — злобно сказала она. — А больше всего меня раздражают дураки и тупицы! О чем ты думал, изнасиловав эту индейскую сучку? Я поняла бы это, если бы ты таким образом решил заманить его в ловушку! Но просто так, ради удовлетворения похоти! Непостижимо! Неужели тебе не ясно, что он может выследить тебя и убить? И все из-за того, что ты возомнил себя неотразимым жеребцом и бросаешься на каждую бабу. Хоть бы со мной посоветовался!
— Заткнись, черт бы тебя побрал! — так же злобно отозвался Билли-Бой, с трудом сдерживая досаду. — Чего ты, черт возьми, хочешь от человека, которому порядком надоело вынимать острые иглы из своей шкуры? Ты же сама не велела мне ехать с тобой в Эбайлен! И все из-за того, что ты вдруг решила произвести впечатление на этого толстого полковника, на этого гнусного янки! А когда ты послала мне телеграмму, черт бы ее побрал, я подумал, что могу делать все, что хочу! Откуда я мог знать, что эта сука бросится на нож только потому, что ее оттрахал настоящий мужчина? Я думал внести разнообразие в ее жизнь.
— Настоящий мужчина… Вот как ты себя называешь? Учти, даже мой старый муж, даже этот толстый полковник… Они и то мужчины по сравнению с тобой! Не выношу твоей развязности и чванливости, твоего самодовольства. Ты же хвастлив, как заяц, и ни на что серьезное не годишься. Даже Ники со всеми его слабостями…
Издевательский смех Тони оборвался, когда в окне мелькнула чья-то тень. Она не верила своим глазам. Ей казалось, что она увидела призрак. В ту же секунду в открытое окно впрыгнул обнаженный по пояс человек с чем-то блестящим в руке. Тони не сразу поняла, что это — нож или револьвер?
— Ни звука! — спокойно предупредил незнакомец. — Не двигаться. — Он был совершенно невозмутим, но холодный блеск остро отточенной стали убеждал в серьезности его намерений.
Тони неожиданно рассмеялась.
— Я же говорила тебе, не так ли? — обратилась она к Билли-Бою. — Ты всегда был дураком, мистер Дозьер! Посмотрим, что ты сделаешь теперь!
Незнакомец заговорил с Тони, словно хорошо зная, что она здесь главная.
— Мне нужен он, — твердо сказал он. — Но я с удовольствием разберусь и с тобой.
— Проклятие! — испуганно воскликнул Билли-Бой, тщетно пытаясь вспомнить, где оставил свою кобуру с револьвером. В этот момент в его мозгу промелькнула странная мысль: уж не подстроила ли она сама все это?
— Тони…
— Нечего таращиться на меня, дорогой! — злорадно сказала она, догадываясь, о чем он подумал. — Я не имею к этому никакого отношения. Надеюсь, ты слышал, что сказал этот человек? Он сказал, что ему нужен ты. Я правильно вас поняла? — спросила Тони, повернувшись к незнакомцу.
— Послушай, парень… — начал Билли-Бой, прекрасно понимая нелепость своего положения: он был голым и безоружным и даже не помнил, где бросил одежду и револьвер. Ощущение беспомощности подавляло его и вызывало панический страх. Он понял, что расплата неотвратима.
Билли-Бой все еще был в постели с Тони, хотя уже не лежал, а сидел. Едва он вскочил с постели и опустил ноги на пол, у его шеи тотчас же взметнулось лезвие ножа. Билли-Бой замер с открытым ртом.
