Ожесточенные споры продолжались, неодобрительных и осуждающих мнений высказывалось все больше и больше. Мессенджейл не без интереса прислушивался к ним. Упоминание имени Эстеллы Мельберхейзи, разумеется, могло вызвать определенный резонанс. Если ее причастие к этому делу стало бы достоянием гласности, все это могло бы привести к серьезным последствиям. Полковник Фаркверсон был весьма разгневан действиями Дэмона; ходили также слухи, что известность, которую это дело начинало получать на всех островах, очень не нравилась и самому генералу Уайтли. Однако капитан Дэмон искусно обошел имя этой женщины. Когда ему удалось установить, что утром в день драки Макклейн выпил и что он преследовал Брэнда с ножом, в среде многочисленных противников Дэмона наступил относительный покой, а высказанные Дэмоном в качестве выводов рассуждения относительно обязанностей и ответственности сержантов в армии вызвали у многих восхищение. Суд раздумывал недолго: Брэнд был оправдан, дело закрыли, и все вздохнули с облегчением.
Мессенджейл смотрел на сидящего с противоположной стороны стола и неторопливо жующего виновника всех этих перипетий. Мессенджейл разочаровался в Дэмоне. Взявшись за дело Брэнда, Дэмон, несомненно, поступил глупо, потому что вызвал раздражение начальства, не добившись никаких выгод для себя. Он провел дело мастерски, но какая от этого польза? Полковник Фаркверсон и добрая половина других чинов считает теперь Дэмона бунтарем, защитником провинившихся и попавших на гауптвахту. Беда Дэмона заключалась в том, что, несмотря на его способности и компетентность, он оставался на уровне большинства кадровых офицеров, никогда, так сказать, не выходил из полного вдохновения и энтузиазма юношеского возраста. Правда, он не был любителем покера (хотя иногда и играл в него), не волочился за женщинами и не пристращался к спиртному, как это происходило с большинством других офицеров. Он постоянно стремился к расширению своего кругозора, чтобы лучше разбираться в военных и политических проблемах — это в первую очередь и привлекало к нему Мессенджейла. Однако все это пропадало напрасно, поскольку Дэмон портил себе карьеру такими вот сентиментальными побуждениями, которые заставляли его вмешиваться в дела, подобные делу Брэнда…
— Ну, и как этот краснокожий красавец? — спросил Мессенджейл, насмешливо подмигивая. — Благодарен ли он по крайней мере?
Лицо Дэмона помрачнело.
— Да, — ответил он, — благодарен.
— О, Кот, — воскликнула Томми, — о чем вы спрашиваете?! Брэнд поклоняется Сэму, как богу, говорит, что пойдет за ним хоть на край света. Хочет быть его ординарцем.
— Что же, это неплохо, — заметил Мессенджейл.
— Но Сэм не хочет. Он говорит, что из Брэнда получится хороший сержант, а обязанности ординарца могут помешать ему. Но Брэнд говорит, что его это ничуть не интересует. — Томми вскинула голову, ее красивые волосы обвили шею. — О, индеец очень предан Сэму, до мозга костей, — кажется, это так называется! Да, они все такие.
— Да, это называется «до мозга костей», — подтвердил Дэмон. — Не позволяйте Томми уводить вас в сторону от темы, майор. Продолжайте, пожалуйста, вашу теорию о движении на запад.
— О да, извините, пожалуйста, Кот, — произнесла Томми с очаровательной улыбкой провинившейся. — Я слишком разболталась здесь, в вашем роскошном доме, и мне в голову лезет бог знает что. В самом деле, неужели вы считаете, что мы должны просто… просто взять их? Филиппины я имею в виду?
Мессенджейл сдержанно кивнул.
— Мы продвигались правильно. Гавайи, поход коммодора Перри в Японию. Но потом мы стали излишне сентиментальны. Путь к предначертанному нам самой судьбой будущему преградило географическое препятствие — Тихий океан. Мы остановились и замкнулись в себе, и это было в высшей мере глупо. Нам следовало бы тогда продвинуться до Манилы — не в результате каких-нибудь случайностей на полях сражений — и установить свое господство на Борнео, на Новой Гвинее, возможно, даже в Новой Зеландии и Австралии. Не пугайтесь, мы говорим сейчас о движении народов, а не о какой-то романтизированной концепции представительной демократии. Океанская империя, опирающаяся на небольшие, но эффективные гарнизоны и большой рассредоточенный флот, базирующийся на Саламауа, Бруней, Сурабаю и даже Бангкок…
— Кот, — снова воскликнула Томми, — в вас нет ничего армейского! Вам следовало бы служить на флоте, а не в армии.
Мессенджейл самодовольно улыбнулся:
— А знаете, возможно, вы совершенно правы. В действиях флота существует какая-то законченность, какое-то ощущение большой стратегии, которые вы никогда не испытываете в действиях наземных сил. Не вздумайте, впрочем, сказать об этом Фаркверсону — он разгневается, выйдет из себя и начнет стучать стеком по столу. Плохо, если он обрушится на Сэмюела, в то время как виноват буду я.
— А не затронем ли мы интересы голландцев и англичан, если будем следовать этим курсом? — спросил Дэмон.
— Разумеется. Начало века характеризуется многочисленными столкновениями: между англичанами и французами чуть было не разразилась война из-за Сиама, голландцы и португальцы повздорили из-за острова Тимор, даже Соединенные Штаты поскандалили с англичанами и немцами из-за островов Самоа. Это была лучшая пора расцвета господства Запада, апофеоз империализма. И нам следовало бы возглавить его, а не плестись в хвосте, как делали мы. Неужели вы не представляете? Гигантский клин в океане — от Новой Гвинеи до островов Рюкю, направленный на огромный вспухший живот побережья Китая. Вот куда нам нужно было двигаться. Но вместо этого наши головы были забиты туманными идеями о международном братстве и самоопределении всех народов.
— А что вы скажете относительно Drang nach Osten[51]?
— Противная волна. Аномалия. Обречено на поражение в самом зародыше. Такое движение никогда не завершалось успехом Сэмюел. С теми немногими немцами, которые пытались обосноваться на востоке, происходило всегда одно и то же — они славянизировались. Восточные пруссаки больше азиаты, чем народы Западной Европы, об этом говорит их мистическая горячность, их неслыханный фатализм. Они дорого заплатили за то, что плыли против течения. Поэтому и наши экспедиционные войска потерпели в семнадцатом году фиаско — мы не более в состоянии навязывать свои доктрины Европе, чем солнце начать вращаться в обратном направлении… — Посмотрев на Сэма и Томми, Мессенджейл неожиданно заявил: — Пожалуй, довольно этого непредусмотренного теоретизирования.
— О, нет, нет! — запротестовала Томми. — Когда вы говорите, я чувствую себя кем-то вроде Бисмарка или Клемансо. Перекраивающей карту мира…
— Скажите лучше, как поживает ваш отец?
— Очень хорошо. Счастлив и всем доволен. Преподавание, видно, ему по душе. Говорит, что новое поколение намного способнее, чем он предполагал.
— Замечательный человек ваш отец, — сказал Мессенджейл. — Интеллект и манеры необыкновенные. А скажите, он о политической деятельности никогда не думал?
От удивления Томми быстро замигала.
— Нет, никогда, насколько я знаю.
— Жаль. Представляете его в роли государственного секретаря? Сочетание воли и такта…
— О да, он был бы в своей стихии. — Ее глаза засияли. — Проявил бы свой особый стиль…
— Вот именно.
— Но он никогда и ни в какой форме не стремился к этому. Он почти такой же в этом отношении, как и Сэм. Папа всегда считал и считает, что офицеры должны быть вне политики.
— Да, это старая традиция. Но теперь она меняется.
— А Сэму, после такого триумфа в военном суде, надо было бы переключиться на политику, — продолжала Томми. — Но он никогда не сделает этого. Почему люди так упрямы?
— Неизбежное слабое место человека, — сказал Мессенджейл, поднеся Томми зажженную спичку и наблюдая, как медленно опустились ее ресницы. — Вы же не хотите, чтобы у нас не было слабых мест вовсе?
— Но есть люди и без слабых мест, — ответила Томми. — У вас, например, слабых мест я не вижу…
Мессенджейл отметил про себя, что Томми вызывает в нем приятное, все более захватывающее его, волнующее чувство. Он взял нож и начал ритмично поворачивать его тремя пальцами правой руки.
— Видимо, это оттого, что вы недостаточно знаете меня, — сказал он беспечно.
После ужина они разделились: женщины отправились в гостиную, а Мессенджейл и Дэмон пошли в кабинет с окнами на север, из которых был виден дворец губернатора. Некоторое время они бесцельно болтали о пустяках.
— Не желаете ли сыграть в шахматы? — предложил Мессенджейл.
— С удовольствием, майор, если хотите.
Рэймон принес шахматы, бутылку «Грэнд Марниер», бокалы, и они начали партию. По тому, как человек играет в шахматы, о нем можно сказать многое. Он может или торопиться и делать необдуманные ходы, или быть слишком самоуверенным, или лишенным воображения, или робким, нерешительным, и вы быстро — за какой-нибудь час — поймете, с кем имеете дело, с такой же уверенностью, как если бы вам удалось прикоснуться рукой к самой сокровенной части души этого человека. Мессенджейл, подобно Рейю Лопесу, любил предпринимать наступление всеми силами на широком фронте. Он выдвигал каким-нибудь неортодоксальным приемом своих коней и слонов и создавал таким образом необычную позиционную ситуацию, открывавшую возможности для широкой фронтальной атаки; иногда, впрочем, он предпочитал располагать свои фигуры позади замысловатого сицилианского или голландского оборонительного рубежа с тем, чтобы позднее нанести ими сокрушительные удары на обоих флангах; наблюдая прищуренными глазами за вызванным этими ударами оцепенением противника, Мессенджейл, несомненно, испытывал удовольствие.
