Дэмон кивнул головой и поджал губы.
— Гм… Я, конечно, благодарен вам, майор… Но должен сказать, что мое место, как мне представляется, в войсках.
— Чепуха! Ваше место там, где вы больше всего нужны, где признаются ваши способности. Вы слишком уж заботитесь о своей части и солдатах, Сэмюел. Все это неплохо, конечно, но какова цель? Большинство солдат — это люди ограниченных потребностей и весьма узкого кругозора. Они или стремятся как можно побольше выпить, как Макклейн, или теряют голову из-за женщин, как Брэнд, или хотят громить все, что попадется под руку, или просто коротают время, предаваясь несбыточным мечтаниям. В конце концов, чем отличается полководец — герой, если хотите — от простых смертных? Ему, как и всем, необходима пища, он, как и все, устает, как и все, освобождает свой кишечник… Что его ставит выше других, так это интеллект, подготовка, гибкость взглядов и, самое главное, — несгибаемая воля, непоколебимое желание повлиять на события и на своих соотечественников. Большинство же людей просто не способны на это.
— Один очень хороший полководец сказал как-то: «Каждый из вас — командующий», — тихо произнес Дэмон таким тоном, как будто просил о чем-то.
— О, конечно, — превосходный метод управления войсками в отчаянном положении, когда ты окружен на территории противника, ведешь арьергардные бои, опасаешься бунта или еще чего-нибудь в этом роде, отличный прием для поднятия морального духа. Но неужели вы предполагаете хоть на минуту, что это были искренние слова полководца? — Дэмон утвердительно кивнул. — Но, Сэмюел, будьте благоразумны. Средний солдат никогда не был в состоянии постигнуть даже простейших проблем командования.
— Да, не был. Потому что ему не предоставляли такой возможности.
Мессенджейл постучал ногтем большого пальца по зубам.
— О боже! Когда же нам удастся вылечить вас от этого дикого упрямства?
Дэмон улыбался, но Мессенджейл понимал, что его слова вызвали у собеседника гнев, и втайне был этим доволен. Он задел его за живое, высказал ему в двух словах всю меру своего превосходства. Тем не менее было в Дэмоне что-то еще, какое-то неторопливое, неподатливое утверждение чего-то. Что-то такое, до чего он, Мессенджейл, не может добраться, что он не может расплавить и сформировать на свой лад. Это раздражало Мессенджейла.
— Вы аномальны, Сэмюел, — сказал он после короткой паузы. — Невиданный анахронизм. Вы наотрез отказываетесь служить интересам своего класса.
— Моего класса?
— Да, да. Вы офицер регулярной армии, а не тридцатилетний сержант, который носится со своим выводком, ласкает одних и пинает других. Вы были однажды сержантом, короткое время. Но теперь-то вы ведь не сержант. Можно, конечно, если хотите, быть диссидентом, несколько эксцентричным — такими в известной мере были все великие полководцы. Но не надо, чтобы об этом знали другие… Вся эта возня с Брэндом, что она вам дала, кроме забот и хлопот? Напрасная трата энергии. Брэнд — это всего-навсего один солдат, рядовой к тому же…
— Правильно, майор, это всего-навсего один солдат, — сказал Дэмон.
Мессенджейл заметил, что лицо капитана стало серьезным, суровым. На какое-то мгновение он даже испугался, так же, как пугался, когда среди ночи с потолка на него неожиданно падала ящерица.
— Но ведь ваша задача иметь дело с человеком в массе, ваш конечный успех в роли полководца зависит от того, удастся ли вам решить именно эту задачу. — Дэмон молчал, но Мессенджейл понимал, что капитан хочет что-то сказать. Тем не менее он продолжал: — Взгляните на себя беспристрастно, без преувеличений, без уверток и без сентиментальностей. У вас есть стремление достичь поставленной цели, есть энергия, жажда знаний, а это — основная движущая сила, есть желание и возможность передать импульсы вашей воли окружающей инертной массе. И, несмотря на все это, вы идете не в ногу со своим веком; вы то и дело сходите с орбиты.
— В самом деле?
— Честно. — Мессенджейл подался немного вперед. — Ведь что сейчас происходит? Мы вступаем в эру централизации, в эру авторитарной власти. Это один из этапов длительных колебаний истории от власти и порядка к анархии и обратно. В эпоху Возрождения всякий стремился к действию, к достижению своей вершины, к выражению своей индивидуальности, своей непреклонной воли. Эта тенденция проявлялась во всем: и в искусстве, и в вооруженных столкновениях, и в создании капиталов, и в религиозном неповиновении. Это был апогей анархических устремлений прошедшего тысячелетия; теперь же маятник начинает движение в обратном направлении. Почитайте Шпенглера, Ортега — вы ведь мыслящий человек. Возьмите Италию, Германию. Народы жаждут власти над собой, она им совершенно необходима, они хотят, чтобы им говорили, что и как надо делать, это желание становится инстинктивным. А армия в авторитарную эпоху — это важнейший инструмент политики.
Мессенджейл откинулся назад в ожидании какой-нибудь ясно выраженной реакции со стороны капитана — восклицания, обоснованного возражения, наконец, хотя бы простого ворчливого неодобрения. Но Дэмон ничего не сказал, он даже не шелохнулся в своем бамбуковом кресле; необыкновенно расслабленная и вместе с тем изящная поза капитана, полнейшее отсутствие эмоций на его лице говорили об олимпийском спокойствии этого человека. Дэмон выглядел утомленным, почти дремлющим, но Мессенджейл хорошо знал: разорвись сейчас где-нибудь рядом с ними граната — капитан в мгновение ока оказался бы на ногах и моментально начал бы действовать, и действовать безошибочно. Какую-то долю секунды Мессенджейл смотрел на Дэмона в оцепенении, почти с отчаянием, но это быстро прошло. У каждого человека есть присущие ему достоинства, слабости, искушения, перед которыми он не устоит; всякий человек боготворит кого-нибудь живущего или умершего, поклоняется какому-нибудь несуществующему, придуманному им самим идолу… И какое же широкое поле деятельности представляют собой все эти люди, вместе взятые! Это была мечта, которой он часто дразнил свое воображение в последний год: он, Мессенджейл, отличный стратег, автор величественных замыслов, дипломат, прокладывает свой путь по лабиринтам межведомственных интриг, осуществляет высокую политику (при помощи и содействии дяди Шюлера, который был сейчас одним из занимающих высокое положение членов всесильной комиссии палаты представителей по вооруженным силам), в то время как Дэмон отдает все свои силы и энергию командованию войсками. Это было бы несокрушимое сочетание. Само собой разумеется, что ему, Мессенджейлу, отводится в этом сочетании ведущая роль, функция определения курса действий; Сэмюел же должен был безошибочно обосновывать его, Мессенджейла, намерения, его глубокую преданность. Есть, однако, существенное препятствие…
— Я намерен сказать кое-что, что вам покажется еретическим, — продолжал Мессенджейл вслух. Он коснулся кончиками пальцев своего подбородка. — Знаете, Сэмюел, мораль — это глупейшая бессмыслица. Конечно, вы можете указать на такую изолированную личность, как Зенофон. Но я говорю о существующей реальности, в абсолютном смысле. — Дэмон медленно улыбнулся, и это взвинтило Мессенджейла. — А что в этом смешного?
— Мне вспомнился момент нашей первой встречи, майор. Во дворе провинциальной гостиницы в районе Сен-Дюранса. Помните? Вы решили, что некоторые мои солдаты были слишком непочтительны — они были заняты тем, что наполняли свои фляги водой, помните? Вы тогда процитировали мне старинное изречение Наполеона о том, что моральный дух — это такой фактор, который оценивается по отношению к другим, как один к четырем.
Ох, эта память Дэмона, эта потрясающая его память! Неужели он сказал тогда именно так? Да, скорее всего, так. Мессенджейл не помнил деталей того случая, но хорошо вспомнил стоявшую перед ним плотную, как каменная глыба, фигуру Дэмона, пренебрежительное выражение его утомленного лица… Помнится, он вынул тогда свою записную книжку и ручку и хотел…
— Неужели я так сказал? — спросил Мессенджейл с притворным сомнением. — Впрочем, вполне возможно… Конечно, в какой-то мере нам всем, начиная с капрала, приходится быть лицемерными, это необходимо для достижения поставленных целей. При условии, конечно, что чем ниже ранг, тем меньше прав на лицемерие. Но вы, так же, как и я, знаете, что в конечном счете все зависит от эффективности командования. Без искусного, изобретательного командира любой моральный дух, пусть даже очень высокий, совершенно бесполезен. Возьмите военную историю: непобедимые македонские фаланги наносят свои сокрушительные удары в битве при Пидне, но шеренги римских войск не только стойко выносят эти удары, но и затягивают их, македонцев, как в паутину. Что, у римлян, по-вашему, был более высокий моральный дух? Сомневаюсь. Доблестные гренадеры Пакенхэма решительно вступают в полосу губительного огня из-за хлопковых кин в Новом Орлеане; в сражении при Креси французская рыцарская кавалерия устремляется навстречу потоку стрел английских лучников, и от рыцарей остаются только воспоминания. И такое происходило в каждом веке. Неопровержимый триумф стратегии, командного мастерства и дисциплины. Возьмите блестящие победы Ганнибала — он одерживал их при помощи наемных солдат: готов, астурианцев, нубийцев… Слонов, черт возьми. После сражения у Канны каждая семья в Риме ходила в трауре. Каждая семья! Вы знаете об этом?
