абсурд, потому что мы уже давно перестали воевать. Штабы не воюют: они «приказывают» вниз и «доносят» вверх, втирают очки и стяжают чины. Я воюю, но меньше с немцами, чем с начальством, потому что начальник дивизии пехотный самодур, а командир бригады – махровая шляпа, потому что глупо требовать, чтобы наблюдательный пункт представлял в день по 10 схем в штаб, когда этими схемами ни один черт не интересуется, кроме дивизионных денщиков, которые их крутят на цигарки.
Пехоты у нас нет. Пополнение с каждым разом все хуже и хуже. Шестинедельной выпечки прапорщики никуда не годятся. Как офицеры, они безграмотны, как юнцы, у которых молоко на губах не обсохло, они не авторитетны для солдат. Они могут героически гибнуть, но они не могут разумно воевать.
Продовольствие, фураж – да ведь нам, в сущности, ни того, ни другого не доставляют, все это надо промышлять, за всем надо охотиться, как за дичью, и, ей-Богу, я, батарейный командир, чувствую себя более помещиком в неурожайный год, чем строевым офицером.
Нечего удивляться, что при таких условиях даже у нас, у кадровых офицеров, начинают иной раз опускаться руки и подыматься мысли: не плюнуть ли на все и не податься ли куда-нибудь поглубже в тыл.
Я, конечно, очень рад, что вы приехали, но если бы вы меня спросили, я бы, пожалуй, посоветовал вам оставаться подобру-поздорову в Москве.
Иван Владимирович вообще не склонен к монологам. Его специальность – споры, и в особенности споры с оптимистически настроенным ретивым начальством. Такая тирада, как только что приведенная, для него большая редкость.
«Новое время», 12 ноября
Отчего крестьяне не продают хлеб.
Вот голос крестьян Харьковской губернии, записанный «Киевской Мыслью».
«Мы научены», – говорили крестьяне в Харьковской губернии г. А. Петрищеву: «прошлою осенью, казна покупала хлеб по таксам, мы сглупу продавали зерно по таксе, а к Рождеству, глядь, таксу отменили, а назначили твердую цену, много выше против таксы, – тогда стали паны продавать. В прошлом году нас обдурили и теперь захотели, На осень мужицкую цену назначили, а к Рождеству опять панскую введете… Но желаем продавать. Будем ждать панской цены»…
В другом селе крестьяне говорят по иному. Они резонно заявляют:
– «Какая же это справедливость?! – На то, что мы продаем, – на хлеб такса есть… А на то, что покупаем, нет… За спички с нас дерут!! А мы не смей против таксы… Так нельзя».
– «Из-за чего продавать. Дай мне керосину, сахару, железа, сапоги, плуг, машин, – тогда я зерно привезу.
Торговля тож зовется: зерно отдай, деньги получи и смотри на них, – оно и деньги, а купить на них нечего… Так на что ж мне такие деньги?»
«Раннее утро», 15 ноября
В Вологде объявилась забастовка крестьянских баб, торгующих молоком. Молоко исчезло с рынка, так как назначенную думой таксу бабы находят низкой и обидной для себя. С нас, говорят они лавочники дерут за все безбожные цены, а нас заставляют продавать молоко по дешевке. Положение горожан получилось критическое: молока нет, и в поисках за ним отправляются на тракты и в соседние деревни.
К. Аркадский, 15 ноября
Что свалили Штюрмера – это прекрасно, это существенный шаг вперед и большая победа. Но все надежды, возлагавшиеся сначала на нового Премьера, рушатся. Ему, несмотря на все его желание, не позволят, по-видимому, отделаться даже от А. Д. Протопопова, у которого оказались очень сильные и высокие покровители в сферах. Между тем положение Протопопова и с ним вместе и самого нового Премьера становится в Государственной Думе совершенно невозможным… Ведь
А. Д. Протопопов ухитрился поставить себя так, что ему в Таврический дворец и появиться невозможно и что его удаление из министерства считают первым условием для того, чтобы у Госдумы установились хоть сколько-нибудь сносные отношения с главой правительства.
В. А. Теляковский, 18 ноября
Сегодня я был с докладом у Министра (В. Б. Фредерикс – прим. авт.) нашего. Граф на вид очень озабочен как общим положением внутри страны, так и тем, что по состоянию своего здоровья не может ехать в Ставку, где, по его мнению, происходят нетактичные распоряжения и нет человека, который бы дал искренний настоящий совет. Так, например, после доклада, сделанного председателем Государственной думы, Родзянко не был приглашен к завтраку, что обыкновенно делалось, а в настоящую минуту необходимо. Граф неохотно говорит о политике, но я, его давно зная, и сам мог в его молчании на мои вопросы отгадать ответ. У него был А. Ф. Трепов и продолжительно беседовал. Слух о том, что он уходит, подтверждается, ибо Трепов ставит условием уход Протопопова из министерства внутренних дел. Граф думает, что завтра в Думе произойдет скандал и ее распустят, а это может быть началом больших осложнений. Я редко видел графа в таком настроении.
В. М. Пуришкевич, 19 ноября
Тяжело записывать эти строки, но дневник не терпит лжи: живой свидетель настроений русской армии от первых дней войны великой войны, я с чувством глубочайшей горечи наблюдал день ото дня упадок авторитета и обаяния царского имени в войсковых частях, и, увы! не только среди офицерской, но и в толще солдатской среды, и причина тому одна – Григорий Распутин. <…> И вот я сказал, и тогда ему (Николаю II – прим. авт.) в ставке и сейчас в Государственной думе, на всю Россию горькую истину и как верный, неподкупный слуга его, принеся в жертву интересам родины личные мои интересы, осветил ту правду, которая от него скрывалась, но которую видела и видит вся скорбная Россия.
Да, я выразил то, несомненно, что чувствуют лучшие русские люди, без различия партии, направления и убеждений. Я это понял, когда сходил с трибуны Государственной думы после моей двухчасовой речи.
А. В. Орешников, 20 ноября
Вчера возобновились думские заседания; прекрасную, искреннюю речь сказал Пуришкевич. Трепов прочел недурную декларацию правительства.
А. М. Сиверс, 22 ноября
Сегодня в газетах есть речь Пуришкевича в Думе – хорошо и верно очертил он картину неурядиц тыла. С одной стороны возмущаются мародерами тыла, а с другой – ничего не делают для их обуздания, и главные виновники остаются по-прежнему – наседают как всегда на стрелочников – мелких лавочников; крупные же мародеры не несут ни ответственности, ни наказания. <…> Пуришкевич привел примеры, что сильные мира не безгрешны: «Я вам укажу на крупного бобра… на
