самые основы Монархии. Беспримерно в Истории. Готовы жертвовать Штюрмерами, Кур-ловыми, кем угодно – но Григорий, от которого и идет гибель, остается незыблем. Нечто роковое и мистическое.
А. Е. Снесарев, 4 декабря
Теперь в тылу все политиканствует и на страданиях страны хочет построить новый порядок и свое благополучие. Для них война – не война, а благоприятный момент: общее неудовольствие, войска нет, впечатлительность огромная: настраивай, как хочешь. Армию – эту жертвующую собой, умирающую, лучшую часть России – не слушают, ее мнения знать не хотят. Ее похваливают, как некогда хвалили гладиаторов в цирке, и думают, что этого и довольно. Армия скажет им свое слово и 1) умаление прав своего Верховного вождя, с нею страдающего; 2) губительное политиканство; з) преследование других целей она им не простит.
Очень опасный симптом – ослабление активной упругости и слабое (почти нулевое) достижение поставленных задач, а между тем потери громадные. Это говорит о том, что директива дана крепкая и настойчивая, и проводится она до корпуса включительно, а в исполнении заметна слабость, неумение, недостаток настроения и т. п. Например:
1) вся 9-я армия не может сдвинуться с места, между тем как это для спасения положения сугубо необходимо; 2) 43-я дивизия за операции 15–18 ноября потеряла 8–9 тысяч человек (11 рот пленными, с батальонными и ротными командирами) и отброшена в исходное положение; 3) 65-я дивизия за бои 15–30 ноября потеряла 91 офицера и 4269 нижних чинов и почти отброшена в старое положение… Ведь это очень серьезно, над этим надо думать и лечить раны. Ведь при таких потерях мы погубим все мужское население, а наш гениальный стратег – русская баба – не сможет народить новых людей для заполнения пустующих рядов…
М. С. Анисимов, 5 декабря
Пасмурная погода и теплая. Больных во 2-й лазарет прибывает каждый день 40–50 человек. Народ очень болеет более дизентерией, народ простывает. Пища слабая, варенная фасоль. Наши солдаты не привычны к ней. Ночь темная.
Неизвестный, 6 декабря
Бои идут, но только без пользы, немец очень сильный, техника его очень большая, он пускает на нас удушливые газы…
У немца есть еще новое изобретение: пускает облако – пламя горючее, что сохрани Бог – от этого спасенья нет. Много наших братьев на том свете.
В. Г. Короленко, 7 декабря
Падение личного престижа царя громадно. «У него только 11», – передавали мне недавно отзыв одной чрезвычайно благонамеренной старушки. Предполагается, что у нормального человека должно быть непременно 12 (одной клепки (?) недостает). Недавно об этом, т. е. о падении престижа написала какое-то смелое письмо княгиня Васильчикова, жена министра. Она «описала настроение законодательных учреждений и политических кругов, причем указала, что это настроение проникло в глубь России». Послала, говорят, без ведома мужа. В результате она – выслана в свое имение, в Псковскую губернию.
Царь добился, наконец, того, что бывает перед крупными переворотами: объединил на некотором минимуме все слои общества и, кажется, народа и дал этому настроению образ и чувство. Заговорило даже Объединенное дворянство – недавний оплот реакции.
В. А. Теляковский, 7 декабря
По поводу выходки княгини Васильчиковой в обществе мнения разделились, Знающие ее за гордую, глупую и весьма самонадеянную женщину не одобряют ее поступка ввиду того, что странно писать письма после постановлений Государственного совета, Думы и дворянства. Кроме того, тут видят умышленный женский маневр, чтобы воспользоваться случаем и заставить своего мужа покинуть Петроград, где он очень увлекся княгиней М. Трубецкой (урожденной Долгоруковой). Этим и объясняется, что она написала письмо, не сказав об этом своему мужу. Говорят, что когда Великая Княгиня Виктория Федоровна была у Императрицы Александры Федоровны (рассказывала В. И. Мятлева сегодня) и говорила Императрице, как против нее настроены общество и народ, Императрица указала ей на груду писем, которые она получила, и, между прочим, упомянула о письме княгини Васильчиковой, но показать его не пожелала. Не показала она его и Министру нашему Фредериксу, который ее просил, чтобы знать, в чем дело, имея поручение говорить о высылке князю Васильчикову. Вообще, письмо это Императрица никому не пожелала показать и сказала, что она обижена не только как Императрица, но и как мать, и как женщина. Императрица сказала, что довольно уже пожертвовали стариком Штюрмером, но Протопопова не дадут, лучше уж лишиться Трепова, который проскочил без ее ведома. Императрица не верит, что против нее настроены, и не верит тем, кто ей про это говорит – так что все эти письма, с которыми к ней обращаются, совершенно бесполезны. Государь Император предполагал говорить с Государственным советом и Думой 6 декабря, но его предупредили, что будут просить об удалении Распутина, а потому Его Величество решил 4 декабря уехать и 6 декабря провести в Ставке. <…>
Когда Родзянко был принят в Ставке, то аудиенция длилась около 1½ часов. О современном положении было доложено Государю Императору во всех подробностях, а также о существующем настроении. Его Величество выслушал Родзянко безмолвно и, ничего не сказав, с ним простился. Молчание это, конечно, было очень знаменательно.
Н. Н. Пунин, 9 декабря
Всякая другая нация избавилась бы от правительства, подобного нашему, в двадцать четыре часа; я стыжусь принадлежать к нации, которая не избавилась от него вот уже в течение месяца… Чтобы из народа, подобного нам, сделать что-нибудь путное, его следует хлестать. Нас, в частности, следовало бы прогнать за Урал, чтобы камни и лед пробудили в нас хоть какое-нибудь мужество.
«Новое время», 10 декабря
В Добрудже в виду атаки превосходных сил противника наши части, оказав сопротивление, начали отход к северу.
А. В. Тыркова-Вильямс, 12 декабря
Неделя слухов. Сначала все ждали к 6 декабря торжественного приема Думы и Государственного Совета. Какого-то акта, чуть не министерства доверия (!!). А получили рескрипт Питириму, прямой вызов тем, кто и в Думе, и в Совете, и на Дворянском съезде говорил о злом влиянии темных сил. Потом высылка кн. Васильчиковой. Текста письма никто не видел. Она написала и сама опустила в почтовый ящик. По-видимому, ей в голову не приходило, что этот поступок может иметь и не личный характер. Когда ее выслали, светские дамы стали собирать подписи под заявлением, что и они присоединяются к этому письму. Говорят, собрали около 200 подписей и потеряли лицо. Ну и Бог с ними, хотя протест из такой среды может быть лично чувствительнее.
