двумя английскими центнерами солонины, соединенная с другими шестьюдесятью ярдами каната.
Любой наблюдатель крайне бы удивился, увидев палубу «Сатерленда», когда там начались эти работы. Сам же корабль в сгущающихся сумерках, накренясь под ветром, продолжал путь к острову.
К рассвету они уже осторожно двигались вдоль берега. Даже отсюда, хотя ветер дул в противоположную сторону, различался громовой рокот прибоя.
— Ставлю гинею, что это испанское провиантское судно, — сказал Буш, глядя в подзорную трубу.
У самого горизонта лежал в дрейфе маленький бриг.
— Да, — сказал Хорнблауэр; более подробного ответа эти слова не заслуживали.
Сам он внимательно изучал в подзорную трубу скалистый берег острова, на котором испанцы сочли возможным поселить двадцать тысяч человек. Это был скалистый кряж, торчащий из моря, словно одинокий зуб, без единого пятнышка зелени на серых склонах.
У их подножия взметались белые фонтаны брызг. Волны взлетали футов на двадцать-тридцать, исключая одно-единственное место в центре, где белая пена отмечала пологий берег с его бурунами. Выглядело это все вполне устрашающе.
— Понимаю испанцев, которые не выгружают здесь провиант при восточном ветре, — заметил Буш, и на сей раз вообще не получил ответа. Наблюдение было настолько очевидным, что смахивало на попытку завязать светский разговор, а Хорнблауэр твердо держался правила: никаких светских разговоров. К тому же он был слишком занят предстоящей задачей.
— Спустите баркас, — рявкнул он, не желая мелкой вежливостью покупать себе сочувствие подчиненных на случай провала.
Боцманматы засвистели в дудки, Гаррисон, боцман, во всю свою могучую глотку повторил команду, матросы основали тали, баркас подняли с кильблоков и спустили за борт. Гребцы крюками отталкивались от качающегося на волнах «Сатерленда».
— Я сам отправлюсь в баркасе, — коротко сказал Хорнблауэр Бушу.
Он ухватился за фал и неуклюже повис в воздухе. Матросы, сталкиваясь друг с другом, бросились его подхватить. Хорнблауэра неизменно бесило, что последний марсовый на корабле лучше него спускается по веревке. Он не совсем точно рассчитал относительные движения корабля и баркаса, так что последние фута три пролетел по воздуху, но в целом получилось более или менее сносно, без слишком большого урона для достоинства. Кто-то из матросов поднял упавшую треуголку, и Хорнблауэр нахлобучил ее на голову.
— Отваливай! — приказал он, и баркас на веслах устремился к далекому берегу.
Теперь Хорнблауэр различил в подзорную трубу крохотные фигурки, спешащие к воде. Все эти люди были голые, как те двое, которых он подобрал вчера. Хорнблауэр попытался вообразить, каково нагишом карабкаться по скальным обрывам Кабреры или укрываться от зимних штормов в щелях между камней.
Ему сделалось дурно при мысли об ужасах и страданиях, которые этот островок видел за последние два года. Хорошо, что он решил хоть чем-то помочь несчастным.
Хорнблауэр положил подзорную трубу и между рядами гребцов прошел к шестифунтовому орудию на носу баркаса. Там по его команде один из матросов вскрыл бумажный картуз, высыпал порох в пушку и забил пыж. Другой привязал линь к странному снаряду, изготовленному кузнецом. Хорнблауэр знал, что такие практические мелочи лучше поручать тем, кто и впрямь умело и ловко вяжет узлы; он со своими чисто теоретическими познаниями справился бы куда хуже.
Подготовленный стержень Хорнблауэр вставил в пушку и хорошенько забил. Баркас был на краю прибойной полосы; старшина-рулевой, бросая короткие команды гребцам, удерживал его практически на одном месте.
Хорнблауэр повернул подъемный винт, клин выскользнул из-под казенной части, пушка застыла в самом крутом положении. Он прикинул силу ветра и оглянулся на корму, стараясь предугадать движение шлюпки на волнах. Затем еще раз посмотрел на ведро, убеждаясь, что линь смотан идеально, и дернул шнур. Пушка громыхнула.
Линь стремительно завертелся, вытягиваясь из ведра. Дым рассеялся, и Хорнблауэр успел увидеть веревочную дугу за мгновения до того, как снаряд рухнул в прибрежные волны и утащил ее за собой.
Гребцы тихо взвыли; они с детским увлечением наблюдали за новой для себя операцией; вполне понятное чувство в людях, уставших от монотонности повседневной службы.
— Смотайте линь обратно, — приказал Хорнблауэр, садясь на банку. — Кладите витки идеально ровно.
Из практики артиллерийской науки он вынес один утешительный вывод: первый промах вовсе не означает, что двенадцатый выстрел не попадет в цель.
Теперь линь будет мокрый, а значит, более тяжелый; вероятность, что лодка на волнах наклонится ровно под тем же углом к горизонту, близка к нулю, и в любом случае пристрелочный выстрел показал, что с учетом ветра надо еще чуть-чуть сместиться вдоль берега.
Он приказал забить в пушку двойной пыж, чтобы мокрый снаряд не промочил порох, пока баркас сдвинется на несколько ярдов к северу вдоль полосы прибоя.
Секунду после второго выстрела казалось, что на этот раз все получилось, однако снаряд ушел под воду в десяти ярдах от толпы на берегу, а в данном случае десять ярдов были ничуть не лучше ста.
Третий, четвертый и пятый выстрелы дали еще больший недолет. Хорнблауэр все сильнее подозревал, что беда в недостаточной начальной скорости: возможно, разматывающийся линь тормозил снаряд сильнее, чем учитывали его расчеты.
Можно было увеличить заряд пороха, но в данном случае это означало двойной риск, что пушка взорвется и что линь лопнет, и снаряд убьет кого-нибудь в толпе.
Однако, когда шестой и седьмой выстрелы по-прежнему закончились неудачей, Хорнблауэр решил рискнуть. Он всыпал в пушку полуторный заряд пороха и как следует забил, потом велел всей команде шлюпки пересесть как можно дальше к корме: если уж пушка взорвется, пусть ущерб для людей будет наименьшим. Вполне логично, на его взгляд, было остаться в самом опасном месте и самому дернуть шнур, а не поручать это кому-нибудь другому.
Бесполезно было кричать людям на берегу, чтобы они отошли подальше: голод сделал толпу неуправляемой, да его бы в любом случае не поняли.
Хорнблауэр последний раз глянул на линь и выстрелил. Пушка взревела. Отдача отбросила шлюпку назад, а сама пушка с лязгом подпрыгнула на лафете. Однако снаряд, описав дугу, перелетел через кромку воды и упал в толпе.
Связь была установлена и тут же оказалась под угрозой, потому что безумцы на берегу, ухватив линь, тут же принялись за него тянуть. Хорнблауэр ругал себя за то, что не предусмотрел такой поворот событий. Он схватил рупор и принялся судорожно искать в памяти французское слово, которое означало бы «отставить!» или «брось тянуть!».
— Doucement! Doucement![37] — заорал он.
Он лихорадочно замахал руками и запрыгал на носу шлюпки. То ли ветер донес его слова до берега, то ли жесты возымели действие; так или иначе, кто-то взял дело в свои руки. Может быть, это
