Выхожу из лифта на своем этаже и вижу, как от моей двери — детвора врассыпную! Все по лестнице вниз побежали, а одна девчонка, та, которую я в первое утро встретил, за свою дверь спряталась, что на нашей лестничной площадке от меня напротив. А я гляжу: батюшки, они на моей двери красной краской из баллончика написали: «Мумь»! Вот ведь поганцы малолетние! Что я теперь Валентине Никифоровне скажу? Подхожу к двери, за которую юркнула девчонка, нажимаю кнопку звонка. Сейчас я с ее родителями-то поговорю! Пусть они ей уши надерут!
Дверь распахивается. На пороге стоит молодой мужчина. Редкие волосы, водянистые глаза, козлиная бороденка. Острый кадык нервно ходит вверх-вниз. В вытянутой руке, словно пистолет перед лицом врага, словно православный крест перед чертом, мужчина держит белую пятирублевую монету. Он говорит мне:
— Уйди, мумь! Убирайся к себе! Здесь тебе нечего делать. Здесь нет Орла, ла-ла, ла-ла.
От вида монеты я падаю на пол и едва не теряю сознание. Ползком преодолеваю лестничную площадку, добираюсь до своей двери. Отдыхаю. Открываю дверь, вваливаюсь в тамбур. Мне все еще плохо. Но чувствую: тут есть кое-что, от чего мне станет легче! Электрическая лампочка! Та, что питается энергией от общего электрощитка! Выкручивать ее сил нет, и я просто выламываю ее из патрона, разрезая в кровь руку. Сую лампочку в рот, жую, глотаю… И чувствую чудесное облегчение! Все в порядке. Все нормально. Все хорошо.
Захожу в квартиру. Там дядя на паровозиках катается.
Задумчивый человек из больницы
Я врач. Работаю в больнице. Больница у нас хорошая — современная, светлая, чистая. Большая. Я даже не знаю, как следует, ее размеров. Я там был не везде.
По утрам хожу на рынок. Там что-то замышляют против меня. Ну, или, по крайней мере, используют меня для чего-то. Не было случая, чтобы я, резко обернувшись, не обнаружил стоящего за моей спиной молодого человека выше меня ростом, поправляющего галстук и глядящего куда-то поверх моей головы. Никогда не удается проследить за его взглядом и узнать, кому он там подает знак. Увидев, что я его заметил, молодой человек поспешно растворяется в толпе. Эти преследователи всегда разные. Но всегда — молодые люди выше меня ростом (чтоб издалека было видно, как он поправляет галстук, это у них сигнал такой). А когда я ухожу с рынка, то, как правило, замечаю, что ко мне привязан воздушный шарик или какая-то другая яркая, приметная вещь. Все это, впрочем, не особенно меня волнует.
На рынке я ничего не покупаю. Да там ничего и не продается, хотя торговые ряды всегда полны. Но за прилавками сидят неприветливые люди. Останавливаешься возле кого-нибудь из них — они начинают показывать свой товар, предлагают купить, но ясно — продают-то они на самом деле совсем не это! Тут какой-то небольшой секрет. Что-то политическое. Примерно раз в три дня завеса тайны приоткрывается. Бывает, какой-нибудь торговец вдруг вскакивает со своего места и кричит: «Хватит! Надоело! Я так больше не могу! Это мэр не дает нам торговать! Поехали громить мэрию!» И человека три, увлеченные призывом, садятся в большой грузовик и уезжают. На следующий день, как ни в чем не бывало, сидят на своих местах за прилавками. На лицах нередко можно видеть следы побоев.
Примерно раз в три года у нас с женой рождается новый ребенок. Это бывает так: я встречаю где-нибудь на улице одного человека. Это сигнал. Я знаю — скоро надо ожидать. И действительно, через несколько дней возле рынка появляется такая маленькая прямоугольная площадка, обнесенная медным заборчиком. Это для нас с женой. Внутри тоже все медное. Красивое такое, блестящее. Скамеечка, все как на кладбище. И скульптурка какая-нибудь. Приходим с женой днем, сидим. Потом приходим на следующий день — напротив скульптурки уже яйцо медное появилось. Скоро вылупится! А еще на следующий день приходим — ребеночек нас ждет. Обычно довольно уже взрослые рождаются, лет трех. Ведем домой. У нас уже несколько детей. Летом в лагерь ездят, на море.
Весь день я в больнице. Не помню, кем я там работаю. Кажется, я какой-то врач. Хотя, может, я кто-то из обслуживающего персонала. У нас большая больница, сотрудников много, всех не упомнишь! Я, практически, и не знаком ни с кем. Такая большая больница, что некоторые части здания вообще не используются. В левое крыло редко кто заходит. Там есть один сотрудник — он гробики возит. Такой задумчивый человек с большой родинкой на подбородке. Его здешний народ почему-то побаивается. Но мало кто его вообще видел. Большинство в него просто не верит — откуда у нас в больнице гробики, у нас же нет морга! А еще, говорят, он за всеми постоянно подслушивает и подсматривает. Иной раз, мол, вечером, в пустом коридоре заворачиваешь за угол, а он там стоит. А я вот его часто встречаю в левом крыле. Он там на грузовом лифте ездит. Ничего дурного не скажу — вежливый такой, всегда здоровается. Только задумчивый очень.
Моя жена тоже раньше работала в больнице. Теперь больше не работает. По всей видимости, это потому, что у нас много детей, и она, я думаю, сидит с ними дома. Но она скоро будет сниматься в художественном фильме. Я напишу сценарий и буду режиссером. На это у нас с женой времени хватит, это же не сложно. Надо только выбрать недельку свободную.
По телевизору недавно показывали интересную рекламу. Подход оригинальный. Из трех частей. Сначала японка в традиционной японской одежде склоняется в приветствии, а на груди у нее, на одежде, вышито четыре иероглифа — добрые пожелания по-японски. Вторая часть — европейская женщина в сильно декольтированном платье склоняется в приветствии. Грудь открыта. На груди губной помадой написаны те же четыре иероглифа. А третья часть, где, собственно, и говорилось о самом рекламируемом товаре, была уже у меня дома. Заходят ко мне двое мужчин, приносят большой черный ящик. Красивый, блестящий, гладкий. Крышка открывается. Там третий мужчина лежит, это он открыл.
— Вот, — говорят, — уникальной конструкции ящик! Открыть и закрыть можно только изнутри. Снаружи открыть невозможно.
Я лег, попробовал. Действительно, удобно.
— А зачем, — спрашиваю, — нужен такой ящик?
— А вот, например, собираетесь вы поехать на юг. На поезде. Ложитесь в ящик, просите кого-нибудь сдать вас в багажное отделение. И через два дня приезжаете на юг в ящике!
— Ну нет, — говорю, — на юг в ящике не удобно! Вдруг бросать начнут, кантовать?
— Ну, не удобно, это верно, — соглашаются…
Но ящик хороший. Я купил.
У нас в больнице много молодежи. Еду в лифте — кто телевизор везет, кто компьютер. Недавно один молодой человек медсестре комплимент делал.
— В самолете, — говорит, — самое главное что? На какую температуру рассчитаны занавески на иллюминаторах! Представьте, летим мы с вами на самолете. Вы, я надеюсь, сидите рядом со мной. И вот, вы смотрите в окно. Если мы летим низко, в слоях холодных облаков, то я хлюпаю носом. Крышка моему носу! Если же летим высоко, то крышка захлопывается, завинчивается, и я носом не хлюпаю!
Девушке комплимент пришелся по душе. Они с ней отошли в сторонку, и девушка говорит:
— Знаете, у меня еще не было мужчины, и мне таких слов еще никто не говорил! Запомните это!
Я рядом стоял, подслушивал.
Вчера жена встречает меня в больнице, спрашивает, как, мол, ей одеться на съемки фильма? Надеть строгий костюм, или что-нибудь сексуальное, из светлой ткани, в стиле «хинди»? Я ответил, что, конечно, лучше одеться сексуально. «Хинди», по моему, вполне подойдет. Я не против того, чтобы моя жена выглядела на экране сексуально.
Сегодня в больнице презентация. Японцы проводят. Показывают свои национальные блюда. Один стоит и мышей ест. Это полезно для здоровья и ума. А мне они дали бутерброд с плавленым сыром «Виола». Не знаю, по моему, очень вкусно.
Пошли с женой в левое крыло. Она, как и я, не боится того, задумчивого, с родинкой, что гробики возит. И очень интересно получилось: в одном кабинете из стены выезжает полка, а на ней — три маленькие медные фигурки фантастических животных. Много мелких деталек, все красивое, блестящее! Головки шевелятся, ротики открываются, и главный зверек говорит что-то. Причем, громко так, отчетливо, по-русски. Жена хотела разобрать, что он говорил, но, к сожалению у нее ничего не получилось, потому что у меня в руках в тот момент была включенная кофемолка, и было слишком шумно.
Еду в дальнем грузовом лифте левого крыла. На стене зеркало. Смотрю на свое отражение — лицо задумчивое, на подбородке большая родинка. Спускаюсь в подвал. Там у меня есть помещение, где я храню свои черные ящики, те, что только изнутри открываются. Один всегда держу открытым. Захожу, ложусь, крышку закрываю. И тихо так, хорошо, покойно! Полежу, отдохну. Никто не найдет меня здесь, не потревожит. Ни начальство, ни сотрудники, ни больные. Во-первых, крышку снаружи не откроешь. А если б и можно было — кто ж знает в каком из ящиков я лежу! Их тут много стоит.
