Я шел сквозь весь этот ужас, словно в тумане. Лишь спустя несколько мгновений я осознал, что среди убитых было только десятеро молодых воинов. Верно, часовые, выставленные Иссой; а остальные трупы — это родные и близкие его людей. Был там и Пирлиг — бедняга Пирлиг, он остался в Дун Карике, потому что знал: не ему соперничать с Талиесином, — но теперь он лежал мертвым, и его белые одежды пропитались кровью, а его руки арфиста покрылись глубокими ранами — это он пытался загородиться от ударов меча. Иссы тут не было, и Скарах, его жены, тоже, — молодых женщин в этом склепе не осталось, равно как и детей. Их, верно, увели в рабство и на забаву, а тех, что постарше, перебили заодно с младенцами и стражей, а головы их забрали как трофеи. Резня произошла недавно, ибо тела еще не распухли и не начали гнить. В крови ползали мухи, но в зияющих ранах, оставленных копьями и мечами, еще не завелись личинки.
Я отметил, что ворота сорвали с петель, но ничто не наводило на мысль о сражении, и я заподозрил, что убийц, учинивших побоище, пригласили в дом как гостей.
— Кто это сделал, господин? — спросил один из моих копейщиков.
— Мордред, — удрученно проговорил я.
— Но Мордред мертв! Или при смерти!
— Он обманул нас, — сказал я, ибо другого объяснения придумать не мог. Талиесин предупреждал меня — и я боялся, что бард был прав. Мордред умирать и не собирался; напротив, он возвратился и обрушил военный отряд на свою собственную страну. Он, верно, распустил слухи о своей скорой смерти, чтобы люди почувствовали себя в безопасности, а сам между тем планировал вернуться и перебить всех копейщиков, что дерзнут ему противостоять. Мордред вознамерился раз и навсегда избавиться от докучной узды, а это значило, что после бойни в Дун Карике он отправился на восток к Саграмору или, может, на юго-запад, к Иссе. Если, конечно, Исса еще жив.
Мы сами во всем виноваты, корил себя я. После Минидд Баддона, когда Артур сложил с себя власть, мы решили, что Думнонию защитят копья воинов, верных Артуру и его наставлениям, и что Мордредово самоуправство обуздать несложно, ибо копейщиков у него нет. Никто из нас не предвидел, что Минидд Баддон приохотит короля к войне и что Мордред так преуспеет в сражениях, что привлечет под свое знамя собственных копейщиков. Теперь у Мордреда были копья, а копья — это власть, и первое проявление этой власти я видел перед глазами. Мордред опустошал владения людей, поставленных ограничить его вседозволенность, — людей, что поддержали бы Гвидровы притязания на трон.
— Что будем делать, господин? — спросил Эахерн.
— Поедем домой, Эахерн, — промолвил я, — поедем домой. — Под «домом» я разумел Силурию. Здесь мы уже ничего не сможем поделать. Нас только одиннадцать, и у нас нет ни тени шанса добраться до Саграмора, чьи силы сосредоточены далеко на востоке. Кроме того, Саграмор отлично позаботится о себе и сам, без нашей помощи. Небольшой гарнизон Дун Карика оказался для Мордреда легкой добычей, а вот оттяпать голову нумидийцу — задача посложнее. Не надеялся я и отыскать Иссу, если тот еще жив, так что нам оставалось лишь возвращаться домой в бессильной ярости. Ярость эту трудно описать. В сердце ее таилась холодная ненависть к Мордреду — ненависть беспомощная и мучительная, ибо я сознавал, что не могу сей же час, без промедления, отомстить за этих людей — за моих людей. Мне казалось, я их предал. Меня терзало чувство вины, а еще ненависть, и жалость, и невыносимая печаль.
Я выставил у открытых ворот часового, в то время как все мы оттаскивали трупы в дом. Их, конечно, следовало предать огню, да только в усадьбе не нашлось достаточно дров, и времени на то, чтобы обрушить соломенную крышу на мертвые тела, у нас не было, так что мы просто сложили их в ряд, и я помолился Митре — попросил, чтобы в один прекрасный день мне удалось отомстить за погибших как подобает.
— Надо обыскать деревню, — сказал я Эахерну, закончив молитву. Но мы не успели. В тот день боги нас покинули.
Поставленный у ворот дозорный сторожил из рук вон плохо. И я его не виню. Все мы слегка повредились в уме на той вершине, и часовой, верно, глядел на залитый кровью двор, вместо того чтобы наблюдать за склоном, и конников завидел слишком поздно. Я услышал его крик, но к тому времени как я выбежал из дому, дозорный был уже мертв, а всадник в темных доспехах вытаскивал копье из бездыханного тела.
— Взять его! — завопил я и побежал к чужаку, рассчитывая, что он развернет коня и ускачет прочь, но он бросил копье и помчался прямиком во двор, а следом за ним — еще всадники. — Ко мне! — приказал я, и мои девятеро уцелевших воинов столпились вокруг меня и образовали небольшой щитовой заслон, хотя у большинства из нас щитов не было — мы отложили их, пока оттаскивали погибших в дом. У некоторых даже копья и то не нашлось. Я извлек из ножен Хьюэлбейн, но я уже знал: надежды нет, ведь всадников во дворе собралось более двух десятков, а вверх по холму скакали еще люди. Они, верно, поджидали в лесу за деревней — небось надеялись, что вернется Исса. Я в Беноике поступал точно так же. Мы вырезали франков в каком-нибудь приграничном форте и оставались ждать в засаде, а теперь я и сам угодил в такую же западню.
Всадники были мне незнакомы, щиты — без гербов. Некоторые замазали кожаные щиты черной смолой, но то не были Черные щиты Энгуса Макайрема. То были покрытые шрамами, закаленные в боях воины — бородатые, нечесаные, пугающе самонадеянные. Их предводитель, в роскошном шлеме с узорчатыми нащечниками, ехал верхом на вороном жеребце. Кто-то из его людей поднял Гвидрово знамя; главарь расхохотался, развернулся и поскакал ко мне.
— Лорд Дерфель, — поприветствовал он меня.
Я сделал вид, что не слышу, и оглядел залитый кровью двор в безумной надежде отыскать хоть какое-нибудь средство к спасению, но нет: всадники с мечами и копьями обступили нас тесным кольцом, дожидаясь приказа убить нас.
— Кто вы такие? — спросил я предводителя в изукрашенном шлеме.
Вместо ответа он просто поднял нащечники. И улыбнулся мне.
Улыбка была не из приятных, вполне под стать собеседнику. Передо мной был Амхар, один из Артуровых сыновей-близнецов.
— Амхар ап Артур, — поприветствовал я его и сплюнул.
— Принц Амхар, — поправил он меня. Как и его брат Лохольт, Амхар всегда досадовал на свое незаконное происхождение, а теперь вот решил принять титул принца, хотя отец его королем не был. Нелепое притязание, сказал бы я, кабы Амхар не изменился до неузнаваемости с тех пор, как я мельком видел его на склонах Минидд Баддона. Он повзрослел и теперь выглядел куда более представительно. Борода сделалась гуще, на носу белел шрам, а нагрудник испещрили с десяток ударов копий. Похоже, сражения в Арморике немало способствовали возмужанию Амхара, да только и зрелость не смягчила его угрюмого недовольства. — Я не позабыл твоих оскорблений при Минидд Баддоне, — промолвил он. — Я с нетерпением ждал того дня, когда смогу за них отплатить. Но брат мой, сдается мне, этой встрече еще более порадуется. — Это я держал руку Лохольта, когда Артур отрубил ему кисть.
