— Нужно разрешение от Реуф-паши, чтобы видеть пленных.
— А где Реуф?
— Уехал в Сан-Стефано к вашему главнокомандующему.
— Кто заведует пленными?
— Майор такой-то...
— Ведите меня к нему.
Толстый майор, неподвижный и флегматичный, даже и не слышал, кажется, что я ему говорю. Я повторил ещё раз, та же история.
— Да говорит ли он по-французски? — оборачиваюсь я к провожатому.
— Нет!..
— Есть ли кто здесь, знающий этот язык?
— Есть даже хорошо владеющий русским.
Позвали этого. Оказался из наших крымских татар. Теперь офицер.
Он изложил моё требование майору.
— Майор говорит, что нельзя.
— Передайте ему, что я отсюда не уйду до тех пор, пока не увижу пленных. Останусь здесь и днём и ночью.
И в подтверждение своих слов я постарался принять на софе более удобное положение.
Мир-алай (майор) всколыхнулся немножко, стал сосать свою трубку и с недоумением поглядывать на меня.
— Можете вы ему дать какой-нибудь пешкеш? — спросил у меня крымский татарин.
— Не дам и этого! — показал ему кончик ногтя.
Они заговорили между собою... Прошло несколько минут.
— Хорошо, он согласен вас пустить к пленным, но с условием, что я вас буду конвоировать и ещё двое...
— Это мне всё равно.
Два черкеса султанской гвардии повели меня в каземат, где были наши пленные.
В коридоре они мне указали одну дверь... Сами за мною не пошли.
Я застал там двух офицеров, одного из них именно того, которого так оборвал Скобелев.
Это был, кажется, казацкий хорунжий. Я передал поручение Скобелева и деньги... Вернулся...
— Ну, что?.. — нетерпеливо бросился ко мне Скобелев.
— Ничего... Отдал деньги...
— Обижен он... Вы извинились от меня?..
— Да.
— А он-то, он?
Я успокоил Скобелева.
— Всё-таки это непростительная выходка, что там ни говорите... Напишите мне в форме записки, в каком виде вы застали пленных... Это позор, что до сих пор мы их не вытребовали... Хотя я не одобряю...
— Чего это?
— Как можно в плен сдаваться, офицеру...
— А что ж делать?
— Что делали на Шипке. В револьвере шесть патронов, пять в неприятеля, шестой в себя...
— А может быть, ему жить хочется...
— Тут принцип важен... Что жизнь... Нужно всегда быть готовым к смерти... Жизнь одного — ноль...
Спустя несколько дней Скобелеву пришлось разыграть довольно комическую роль.
Приехал он в Константинополь, остановился у меня.
— Пойдём вечером в Конкордию, там поют француженки...
— Едем?
— Ну вот... Зачем обращать на себя общее внимание!
Мы отправились... Одна из этих интернациональных девиц пристала к Михаилу Дмитриевичу... Тот стал её снабжать полуимпериалами, которые она тут же проигрывала в рулетку.
— А знаете... Очень приятно сознавать, что никто тебя здесь не знает... Быть в положении le bon bourgeois[89]... Я отдыхаю в этом отношении здесь... Положительно в неизвестности есть доля хорошего...
В разговоре с француженкой он то и дело употреблял фразу: мы штатские...
Наконец надоело... Сходим мы вниз по лестнице... Вдруг интернациональная девица догоняет нас сверху.
— У меня к вам просьба!.. — начинает она.
— Какая?..
— Позвольте с нашей труппой приехать к вам и дать несколько концертов...
— Это куда же ко мне? За кого вы меня принимаете?
— О, mon general... Мы все вас знаем... Вы — генерал Скобелев, Ак-паша.
— Мы, кажется, разыграли сцену из «Птичек певчих», — обратился ко мне Скобелев. — Вот тебе и вся прелесть инкогнито!..
На безделье, как и всегда у него, впрочем, уходило мало времени. С утра до ночи он со своими офицерами рекогносцировал позиции вокруг Константинополя, объезжал свои войска, делал манёвры, примерные атаки, занимался организацией несколько растрёпанных в походах полков и, спустя самый непродолжительный срок, довёл их опять до блестящего состояния. Потом, когда всё кругом болело тифом и лихорадками, один скобелевский отряд не давал ничего лазаретам... Стоило только где-нибудь показаться болезни, чтобы Скобелев сейчас же появлялся там, поднимал врачей и ставил на ноги весь медицинский персонал. Места расположения его солдат всегда были образцом по тому порядку, который царствовал в них. Всё было предусмотрено. Совершенно оправившиеся люди готовы были опять к дальнейшим подвигам.
— Нельзя успокаиваться, господа... Будет время отдыхать потом... А теперь зорко смотрите вокруг!
Между прочим, тогда же я слышал одну очень меткую фразу.
— Что делает Скобелев?.. — спрашиваю у какого-то солдата.
— А ён, как кот округ мышеловки, у этого самого Константинополя ходит... То лапкой его пощупает, то так потрётся...
— Я очень боюсь одного... — говорил один из влиятельных в армии генералов.
— Чего?
— Да как бы Скобелев нам бенефиса не устроил.
— Какого это?
— Да в одно прекрасное утро проснёмся мы — и узнаём, что Скобелев залез ночью в Константинополь со всем своим отрядом.
По отношению к этому даже разгул константинопольский принёс ему известную пользу.
Я потом видел его кроки и записки, где были означены все улицы, которыми надо было идти в Стамбул, намечены пункты для разных боевых операций... Короче, гуляя по Константинополю якобы для собственного удовольствия, он его изучил так, что начнись бой на его улицах — Скобелев сумел бы воспользоваться каждою их извилиной, каждым их закоулком...
— Он ничего мимо ушей и глаз не пропустит! — говорили о нём после...
И действительно — ничего не пропускал.
Он так любил знать, что делается кругом, быть всегда настороже всякого рода событий, знать, с кем имеет дело, что не прошло двух недель, как он уже дотла изучил весь Константинополь. Все его партии, мусульманские кружки, глухой протест поселившихся там черкесов, сплочённую силу улемов, незаметное каждый раз нарастание и наслоение новых начал в населении этого восточного города, чиновников Блистательной Порты, военных Сераскериата.
Казалось, что он собирается быть турецким министром — до того точны и обстоятельны были его сведения. Редакции Бассирета и Вакита, французских, английских и итальянских газет, издававшихся там, греческих писателей, живущих в Византии, купцов — всё и всех уже знал Скобелев, их взгляды, со всеми их мечтами, программами...
— Зачем это вам? — спрашивали его.
— Такая привычка... Я везде люблю быть дома... Терпеть не могу пробелов и недомолвок...
Я уже выше говорил, что быть при нём офицеру — значило учиться. Нигде справедливость этого так не подтверждалась, как в Константинополе. Туда офицеров, молодёжь отпускали обыкновенно на два, на три дня — кутнуть на просторе и затем вернуться на работу... Беда была, если такой отдыхающий, вернувшись, не привезёт с собой каких-нибудь полезных сведений.
— Вас, душенька, и отпускать не стоит... Ничем-то вы воспользоваться не сумеете...
— Он у вас удивительный! — говорил о Скобелеве один грек, кажется Варварци...
— Почему это?
— Я у него вчера был... Случайно зашла речь о чисто хозяйственных интересах города, оказалось, что он их знает, понимает... Я совсем потерялся, когда он начал говорить мне о проектах водопровода, поданных нашими греками, о новом мосте вместо галатского, который мы хотим строить... Я даже спросил его, не жил ли он прежде в Константинополе...
Один из стамбульских улемов, бывший в Георгии, выразился так же.
— Ак-паша мог бы быть хорошим мусульманином.
— Отчего?
— Он Коран знает.
И не только знал, но и цитировал его зачастую...
В Скобелеве в это время уже сказывались замечательные черты характера. Один из военных, которые обладают незавидною способностью лазить без мыла в глотку, сошёлся с ним в Константинополе. Генералу он очень понравился, потому что это обстоятельство не мешало оному быть храбрым человеком и остроумным собеседником. Завтракая в Hotel d’Angletter, он как будто нечаянно начал передавать Скобелеву всевозможные сплетни...
— Вы знаете, генерал, вы бы остановили своих рыцарей!
— Каких это моих рыцарей?
— Офицериков, близких к вам.
— В чём я их должен останавливать?
— Во-первых, они здесь кутят...
— А мы с вами, полковник, что теперь делаем?..
— Какое же сравнение!..
— Нам, значит, можно, потому что у нас есть деньги на шампанское, а им нельзя, потому что у них хватает только на коньяк?
