Теперь и они занялись тем же, ногами сбивая стебли в сторону, затаптывая твёрдые черенки, пока среди зелёных стен не образовалась «комнатка» — примерно шесть шагов на четыре. Нэнси бросила на землю жакет и опустилась на колени. Он опустился рядом, к ней лицом, и они по-настоящему поцеловались, тесно обнявшись, стоя на коленях друг перед другом, кощунственно повторяя утреннее коленопреклонение в церкви. Потом Нэнси расстелила жакет и улеглась на бок. Дэн лёг рядом и снова отыскал её вымазанные кармином губы. Чуть погодя он осмелился положить правое колено на её ногу. Она слегка откинулась на спину, так что ему пришлось ещё поближе придвинуться; вдруг она дёрнулась от боли: обоим пришлось сесть, поднять жакет с травы и придавить непокорный обломок папоротника. Но она позволила Дэну лечь, как раньше — наполовину накрыв её телом. Она стала совсем пассивной, просто лежала, позволяя целовать себя — щёки, глаза, шею под подбородком; потом вдруг оживилась, принялась учить его «ресничным поцелуям», «телячьим поцелуйчикам», «поцелуям ящерки» — быстрым прикосновениям языка к его щеке. И солнце, и зной, и жужжание мух над папоротниками, и похожий на мяуканье крик канюка с такой высоты, что и не увидать, и тенистая прохлада в глубине стоящих стеной папоротниковых зарослей — всё это было восхитительно, если бы только не вздувшаяся, прижатая к её бедру, готовая вот-вот взорваться его несчастная плоть. Он уже чувствовал там влагу, он не знал, что же теперь делать. Он вдруг резко отстранился, сел и молча взмолился о том, чтобы сдержаться.
— Что случилось?
Он помотал головой. Нэнси села рядом.
— Дэнни?
Он опять помотал головой. (По какой-то загадочной причине в её устах ненавистное «Дэнни» вовсе его не раздражало.)
— Дэнни, скажи мне, что не так?
Он чуть наклонился вперёд.
— Ничего. Сейчас пройдёт. Только не трогай меня.. Пожалуйста, — добавил он.
Она снова легла, опершись на локоть, отвернулась. Воцарилось тяжкое молчание.
— Так и знала — ты меня совсем не любишь.
— Нет, люблю.
— Только и думаешь, как бы…
— Что — как бы?
— Ты сам знаешь.
— Что же я могу поделать? Я и так стараюсь.
Молчание.
— Это получается, когда мы целуемся?
Он кивнул.
— Тогда больше не будем целоваться.
— Ну это уж… — Опять молчание.
— Эх вы, мальчишки. — Он не прореагировал. — Нам ведь тоже не лучше. Только мы из этого ничего такого не устраиваем.
У него не нашлось слов, чтобы возразить ей, сказать, что у девчонок такого просто не может быть. Ведь им по крайней мере легко скрыть то, что они чувствуют.
— Пожалуйста, не сердись на меня.
— Я хочу, чтоб мы только целовались. И всё.
— Я понимаю.
— Мне ведь только шестнадцать.
Тон был такой, будто она на несколько лет его младше, а ведь на самом деле она была старше на целых два месяца.
— Честное слово, я ничего с этим поделать не могу.
Он чувствовал себя уже лучше, вздутие благополучно опало, но теперь он взглянуть на неё не смел. Оба молча ждали, точно чужие. Потом она тихонько сказала:
— Ты-то по крайней мере представлений не устраиваешь из-за этого. И то хлеб.
Тон был неприязненный, но он различил в нём намёк на прощение и к тому же некую утешительную информацию. Похоже, у других ребят те же проблемы.
— А что, он…
— Урод противный. — Она добавила сердито, почти с ненавистью: — Отворотясь не наглядишься.
— С чего это?
— Я не могу тебе сказать.
— Я никому не скажу.
Она избегала его взгляда, по-прежнему опираясь на локоть; полуотвернувшись, отрицательно покачала головой.
— Ты поэтому сказала, чтоб он убирался?
— Может — да, а может — нет.
Дэниел тоже прилёг, опершись на локоть, спиной к Нэнси.
— Я никогда ничего такого не сделаю. Я тебя люблю.
— Так ты ж не знаешь что.
— Могу догадаться.
— Не хочу об этом разговаривать. — Помолчав, она сказала: — И всё равно. Откуда ему чего знать. Он же в частных школах не обучался.
Кошмар какой-то. В жизни ему этих девчонок не понять. Хоть тыщу лет проживи. Молчание становилось невыносимым.
— Нэнси?
— Ну?
— Мне ужасно жаль, что ты на меня сердишься.
Несколько мгновений она молчала, потом он почувствовал её руку на своём плече, и Нэнси мягко повернула его к себе лицом. С минуту она молча смотрела ему в глаза, потом неожиданно прильнула к нему, поцеловала в щёку и снова отстранилась. Но он обхватил её рукой и притянул к себе. Снова они лежали бок о бок, касаясь друг друга. Сонатная форма — da capo,288 правда, теперь она не так плотно прижималась к нему, а он больше не пытался оказаться сверху. Некоторое время спустя они легли, чуть отстранившись, лицом друг к другу, глаза в глаза, забыв о размолвке: загадка любви, влечения, пола, эта новая, странная близость, совсем отдельно от семьи, от прошлого, от друзей. Рука его лежала у неё на талии, и он снова ощущал ладонью обнажённую кожу; очень осторожно он подвинул руку повыше, провёл ладонью по голой коже спины. Нэнси прикрыла глаза. Дэниел нащупал ложбинку, тихонько провёл пальцами по позвонкам. Она поёжилась, но глаз не открыла. Он гладил её спину наверху, под кофточкой, теперь уже вся его рука, не только ладонь, но и внутренняя часть предплечья ощущала её кожу, плавный изгиб бедра, её миниатюрность. Его пальцы нащупали узкую полоску ткани. Нэнси открыла глаза, заговорила по-деревенски:
— Ох, да ты похужей Билла будешь.
Но сама едва сдерживала улыбку, в глубине глаз светились смешинки.
— Какая у тебя кожа гладкая.
Он провёл рукой вдоль узкой полоски, туда, где, вытянутая вдоль бока, лежала её рука. Нэнси позволила его пальцам пробраться ей под мышку и плотно прижала их там.
— Ну, пожалуйста.
— Ты обещал, что хорошо будешь вести.
— Я и веду себя хорошо.
— Ничего подобного.
— Ну пожалуйста.
— Это грешно.
— Ну, Нэнси.
— Не хочу.
— Ну позволь. Я только потрогаю.
— Зачем?
— Просто мне так хочется.
— Да ты опять что-нибудь такое устроишь.
— Не устрою. Ну пожалуйста.
Она долго и пристально смотрела на него. Потом сказала:
— Глаза закрой.
Он почувствовал, что она села, приподняла его руку — ладонь его проникла под кофточку глубже. Последовало быстрое движение, и Нэнси снова легла рядом с ним. Он открыл глаза, но теперь её глаза были закрыты. Его ладонь двигалась вверх вдоль её бока; добравшись до узкой полоски, конец которой теперь свисал свободно, ладонь двинулась дальше — вперёд и вниз, и Дэн ощутил под пальцами нежную округлость, прикрытую свободно лежащей полотняной чашечкой. И опять — это была мечта, грёзы наяву: просто буквально сбывались десятки тысяч его давних грёз. Его пальцы касались тайны тайн, свершилось то, что он столько раз воображал и что казалось недостижимым: под его пальцами твердел её сосок. Нэнси лежала совершенно неподвижно. Он накрыл маленькую грудь чашей ладони, ощущая шелковистость кожи, нежность плоти, её упругую округлость.
— Позволь мне посмотреть. Пожалуйста.
— Ты сказал — только потрогать.
— А посмотреть? Очень хочется.
Он провёл рукой по одной груди — раз-другой, потом подобрался ко второй округлости, чуть прижатой к земле.
— Ну пожалуйста, Нэнси. Я ничего плохого не сделаю. Не буду нахальничать, не бойся.
— А ты меня любишь?
— Ты же знаешь, что люблю.
— Только посмотришь. Обещай.
— Обещаю. Честное слово.
Она всё ещё колебалась. Потом, полуприподнявшись, одним движением сбросила было кофточку, но остановилась, просто задрав её до подмышек, и снова легла, отвернув лицо и придерживая кофточку повыше обнажённой груди, предлагая себя его взору жестом наивным и чистым, совершенно лишённым эротичности. Но грудь её была прелестна, полная, с розовато-коричневыми напряжёнными сосками, непреодолимо и властно влекущими. Плоский живот, пупок, обнажившаяся талия, белый краешек фильдекосовых трусов с тугой резинкой, выглянувший из-под тёмно-зелёной юбки. Дэн протянул руку. Кофточка резко опустилась.
— Ты ж пообещал.
— Можно я их поцелую?
Долгий миг ожидания. Потом кофточка снова уползла к подбородку. Дэн коснулся сосков плотно сжатыми губами. Но почти тотчас же Нэнси дёрнула кофточку вниз и села.
— Всё. Хватит.
— Ну, Нэнси, пожалуйста. Я же не нахальничал.
— Мне стыдно.
Она завела руки за спину, пытаясь застегнуть бюстгальтер, но Дэн уже успел сесть, притянул её к себе и снова накрыл ладонями расцветающую округлую плоть. Нэнси слабо сопротивлялась, потом притихла. Миг, и она обернулась, подняла к нему лицо, они поцеловались. Разумеется, всё у него снова набухло, снова он испытывал те же муки, но почему-то теперь, после того как удалось избежать катастрофы, переносить всё это было гораздо легче. Его затопила волна счастья, только отчасти плотского: он одним махом преодолел давние страхи; навсегда покончил с враньём и пустым бахвальством в школьном дортуаре… он целовался с девушкой, он трогал её грудь! Теперь — наконец-то! — Дэниел смутно догадывался, отчего в тех разговорах было столько грязи и грубости, понимал, насколько далеки они от реальности, как умаляются в них чувства и эмоции, нежность и доброта, желание сделать приятное, боязнь причинить боль; теперь он знал, что девчонки вовсе не «подстилки», обладающие выпуклостями и вогнутостями, не средство будоражить кровь и исторгать семя на землю, не фетиш и не воплощение всяческих табу; просто девчонки — это всё совсем другое, чем ты, гораздо милее, мягче, загадочнее.
