грохот копыт их лошадей за гром. Но когда солдаты, на которых мы надвигались, бросились к пикам и копьям, а затем попытались выстроиться в хоть какое-то подобие оборонительной шеренги, стало ясно, что по ним вот-вот ударят сбоку. Я повернулась как раз в тот миг, когда первый кавалерист врезался в несчастных язычников.
Невозможно описать, что происходит с телом человека, которое сталкивается с огромным, закованным в латы сованским дестриэ. Атака была сокрушительной. Те немногие храбрые карешцы, что схватились за копья и пики и рассчитывали сдержать лошадей, были раздавлены вместе со своими надеждами. Я видела, как одного воина так сильно ударили кавалерийским копьем, что оно рассекло его тело напополам. Другие просто отлетали в сторону, испуская фонтаны крови. Кавалерийские сабли не столько рубили людей на куски – хотя это они тоже делали весьма успешно, – сколько разбивали их, как молот гипсовую статую.
Но вовсе не это потрясло меня в тот вечер больше всего. Когда натиск кавалерии неизбежно замедлился и остановился, а выжившие карешцы набросились на внезапно возникшее в их рядах скопление лошадей и храмовников, я увидела, как Бартоломью Клавер спешился. Рыцари, которые составляли вместе со мной стену щитов, вдруг напряглись в предвкушении. Генрих, о котором я позабыла во время боя и который успел перемазать когти и морду запекшейся кровью, внезапно залаял и зарычал, почуяв что-то, чего не могли уловить людские глаза и уши. Священники протолкались через толпу воинов, через грязь и трупы, спеша встать рядом со своим обенпатре. Во влажном воздухе сгустилась потусторонняя энергия. На моих глазах храмовники взметнули изодранные и окровавленные иконы к черному грозовому небу. Они что-то задумали, и это «что-то» было явно не к добру.
Вокруг Клавера образовался круг. Карешцы, увидев возможность обезглавить войско храмовников, хлынули вперед. Воины-священники и рыцари сдерживали их натиск. Я видела, как Владимир фон Гайер, все еще на коне, мечом направляет солдат направо и налево.
Я вновь повернулась к Клаверу. Его глаза стали совершенно белыми. В последний раз я видела подобное в Долине Гейл.
Меня охватило дурное предчувствие. И вновь зловещий шепот наполнил мои уши. Казалось, будто измученные, обезумевшие души загробной жизни почуяли, что между мирами образуется брешь, и стали требовать, чтобы их пустили обратно в мир смертных. Я ощущала это так остро, как никогда прежде, ведь теперь меня покрывала незримая эктоплазма загробной жизни.
Волосы на моих руках, прежде примятые звеньями кольчуги, встали дыбом. Я ощутила слабость, тошноту и страх.
А потом все стихло и улеглось. Дождь, ливший перед этим как из ведра, прекратился. Все, кто стоял вокруг меня, храмовники и карешцы, вдруг со страхом и изумлением посмотрели на небо. Я тоже подняла голову и увидела, как молния прочерчивает черные тучи, но делает это медленно, словно земные события почти остановились. Вновь посмотрев на Клавера, я увидела, что его белые глаза перестали быть просто белыми и теперь излучали трескучее зеленое свечение, будто он впитал в себя мощь самой молнии. То же сияние шипело и с треском бегало по его рукам. Лошади вокруг него заржали и забили копытами, от страха широко выпучив глаза.
– Nema volas! – внезапно прогремели окружавшие меня рыцари. Они взревели, сотрясая воздух своими криками, когда Клавер прямо на их глазах превратился в какого-то полубога. – Nema volas! – вопили они в исступлении, и слезы текли по их перемазанным кровью и грязью лицам.
Клавер применил ту же силу, которой поднял Вонвальта в воздух в Долине Гейл, но теперь ее мощь стала поистине сокрушительной. Видимо, все прошедшие недели он оттачивал этот навык, и теперь на моих глазах незримая энергия вырвалась из его вытянутых рук и ударила в ряды карешцев. Взрослых мужчин и женщин отшвырнуло назад, словно в них врезался таран. Многие просто упали, как молодые деревца, подкошенные бурей. Одного незадачливого карешца насадило на копье его товарища, который стоял позади.
Но на этом все не закончилось. В суматохе, которая вскоре переросла в паническое бегство, другие воины-священники, облаченные в крепкие доспехи, прошли через ряды храмовников и вспомогательной пехоты, выступили вперед и обрушили на ближайших карешцев шквал громогласных приказов. Я сразу же поняла, что происходит – священники применяли Голос Императора, причем делали это так, как того всегда боялся сэр Конрад. Мне уже доводилось видеть, как Вонвальт одним лишь Голосом заставляет людей разоружиться, но… сейчас на моих глазах происходило нечто совершенно иное. Клавер обучил Голосу целый отряд священников, и они обратили его в оружие.
Карешцы, оказавшиеся рядом со священниками, начали неистово закалывать себя и своих собратьев, сопровождая эту кошмарную резню криками и плачем. Я пришла в ужас от столь чудовищного зрелища. Одно лишь было хорошо – все закончилось очень быстро, ибо наши враги немедленно бежали с поля боя, вопя от страха.
Теперь я поняла, что Вонвальт зря полагался на мощь имперских Легионов и явно преувеличивал их способности. Каждый из этих боевых священников стоил сотни солдат. А сам Клавер? Наверное, тысячи. Лишь в одном сэр Конрад оказался прав: чем дольше Клаверу позволяли оттачивать эти чудовищные способности, тем труднее было его остановить. Казалось, что власть его могла расти безгранично. Хвати ему на то усердия и прилежания, он один мог стать сильнее целой армии.
Однако я все же заметила, что столь масштабная и грозная демонстрация колдовской силы истощила Клавера. Сделав свое дело, он обмяк и лишь благодаря вовремя подхватившим его храмовникам не рухнул вперед, в грязь, и не сломал себе шею. А жаль; столь позорный конец был бы ему впору.
Тогда я поняла, что Судьба вновь показала мне проблеск света, разрыв в тучах, что повисли над миром; путь, в конце которого победу должны были одержать силы порядка и справедливости, а не право сильнейшего. Я увидела Эгракса в его парящем замке, как он стоит над столом и двигает фигуры, незаметно перенаправляя течение времени. Мне вдруг подумалось, что я неслучайно оказалась здесь и стала свидетельницей этих событий. Мы еще могли остановить Клавера, если бы стали действовать быстро.
Сделав свое дело, священники отступили, и храмовники вновь ринулись вперед. Слева от меня на оставшихся карешцев, оглушенных и до смерти напуганных, налетела вторая половина кавалеристов – среди которых был и сэр Радомир, хотя тогда я этого не знала. После началась настоящая резня; войско язычников дрогнуло и бросилось бежать, увязая в грязевой топи, в которую превратилось поле боя. Бойня была чудовищной, но мне не пришлось принимать в ней участие. Притворившись раненой и измученной, я отступила, а окружавшие меня мужчины и
