Скегги ответить не посмел. Вместе выбрались они на широкую поляну… и почти сразу услышали близкий вой.
Это был голос матерого вожака, ведущего свою стаю. В тоскливой песне звучали голод и смерть.
Скегги от ужаса сел прямо на снег. Видга за шиворот подтащил его к ближайшей сосне и коротко приказал:
— Лезь.
В тощей груди сына Орма сыскалось достаточно мужества, чтобы спросить:
— А ты? А как же ты?
Видга без большой натуги поднял его, подсаживая на нижние ветви — сосна, возросшая на просторе, вымахала не столько вверх, сколько в ширину, — и сказал:
— Ты не промолчишь, Скегги Скальд, когда станут спрашивать, дорого ли я ценил свою жизнь.
Настанет для него новое утро или не настанет, но волки могли не рассчитывать на легкую поживу… он вытащил нож и повернулся туда, откуда слышался вой.
Что-то мягко шлепнулось в снег у него за спиной. Скегги преданно встал рядом — хоть и подгибались от страха трясущиеся коленки…
— Ты тоже не промолчишь, хевдинг… когда станут спрашивать, бросил ли я тебя в беде.
Волков они увидели сразу, как только те выскочили на открытое место.
Серые привидения пластались над снегом, светя мертвенными огоньками глаз.
Громадными скачками надвигался на Видгу вожак — широкогрудый, лобастый, с ухом, разорванным в схватке за волчицу… Посмотришь на такого один раз и никогда не позабудешь. За ним, чуть приотстав, неслась молодая подруга, гибкая, как стальной прут, и не менее свирепая, чем ее супруг. А уж за нею неровными скачками шли трое сыновей-сеголетков, для которых кровавая добыча была еще наполовину игрой.
— Будет у меня волчья куртка, как у берсерка Соти! — не оборачиваясь, сказал Видга хрипло. — Первый мой! Скегги не отозвался.
Вожак прыгнул со всего разбега, привычным усилием бросив в воздух могучее поджарое тело… Он метил в горло. Он никогда не промахивался.
Видга поддел рукой жарко ощеренную морду, уходя от клыков, и одновременно ударил ножом.
Рука его была верна. Пораженный в сердце, волк умер, не кончив прыжка.
Он так и не пустил в ход зубов, но его мертвое тело рухнуло Видге на грудь и опрокинуло его навзничь. А с ним и Скегги, не сумевшего отскочить.
Видгу с силой ударило головой о сосну. Яростным усилием он сбросил с себя зверя, готовый к смертному поединку с волчицей… но увидел только Скегги.
Малыш смотрел на него, закусив губы и сжимая в руке меч, впервые окрасившийся кровью.
— Где волчица? — прохрипел Видга, поднимаясь.
Волчица корчилась неподалеку, загребая лапами снег. Оскаленная, залитая пеной морда тянулась к древку стрелы, пронзившей ее бок… Сеголетки во весь дух улепетывали к лесу. А за ними, захлебываясь бешеным лаем и быстро настигая, мчался самый громадный пес, какого Видга или Скегги когда-либо видели.
Оставалось дождаться хозяина. Быть может, это сам Улль, древний Бог поединков и охоты?
Но все кончилось куда проще. Видгу так и перекосило при виде знакомой меховой шапки, которую он только что срывал с ненавистной кудрявой головы…
Огромный пес вернулся победителем, хотя и припадая слегка на переднюю лапу. Он преданно завертелся около Люта, а на чужаков сдержанно зарычал. Лют приструнил его, поименовав Волчком. Потом вытащил свою стрелу, долго чистил ее и прятал в колчан. И наконец спросил, не глядя на Видгу:
— Далеко собрался-то?
Видга молча встал на одно колено и принялся завязывать ремни.
— Послушай, — сказал Лют. — Я… рассказал им, что это я начал.
Видга привязал лыжу и повернулся к Скегги:
— Вставай. Надо идти.
— Я сейчас, — отозвался Скегги и привалился к сосне, закрывая глаза. — Я сейчас… ты иди, Видга хевдинг… я догоню…
Видга взял Скегги за руку, чтобы поднять его силой, но безуспешно — маленький скальд висел мешком.
— Плохо дело, — сказал Лют. — Уморить его хочешь, больного?
И тогда Видга двинулся прямо на Люта, ощупывая у пояса нож. Сын ярла спас ему жизнь. Ну что же. Тем лучше…
— Я не буду драться с тобой, — сказал Лют.
— Будешь, — сказал Видга почти весело. — Видишь эту луну? Она и то знает, что один из нас здесь лишний. И поторопись, этот островок заливает во время прилива…
— Я не буду драться с тобой, — повторил Лют. Видга засмеялся, продолжая идти. Но не дошел: звенящая тьма поглотила и лес, и луну, и ненавистного врага с его псом… Видга рухнул лицом вниз и остался лежать.
Язык у Волчка был горячий и мокрый. Волчок, скуля, облизывал его лицо.
Видга оттолкнул собаку и сел. Первое, что он увидел, был его нож — Лют не позаботился хотя бы затоптать его в снег.
— Это ты ударил меня? Лют покачал головой:
— Нет, — и добавил:
— Ты вот что… Пойдем-ка ко мне. Пока не замерзли оба…
Одинокое Лютово подворье стояло в самом сердце темного леса, ничем не отгороженное от чащи, кроме жиденького забора. Лес и грозил ему, нависая ветками над заснеженной земляной крышей, и сам же укрывал от всякого недоброго глаза. За плечами вековых исполинов избушка стояла точно за надежным городским забралом. Подойдя к воротам, Видга не приметил внутри никаких сторожей. Только вился над крышей пахучий дымок. Но во дворе тут же задохнулись лаем злющие волкодавы: без боя не подойдешь.
Окрик хозяина успокоил собак. Лют отворил калитку, и псы умильно заскакали вокруг. Двое чужих были ими обнюханы со всей строгостью, но вполне дружелюбно.
— Ну, нечего, пошли, пошли, — погнал их Лют. И отворил перед Видгой дверь избы, крикнув куда-то в глубину:
— Мама! Гости у нас!
— Слышу, слышу, — долетело в ответ… Молодой викинг стоял неподвижно, прижав к себе накрепко забывшегося Скегги. Между двумя дверьми было еще темнее, чем снаружи. Расширенные зрачки смутно угадывали очертания стен, одежды и какого-то имущества, развешенного на деревянных гвоздях. Пошарив впотьмах, Лют вытащил веничек и обмел сапоги — себе и Видге. Тут же распахнулась внутренняя дверь, и сразу задышало теплом, и в ярком свете лучины возникла женщина — еще молодая, стройная, в туго подпоясанном платье, с двурогой кикой на голове. Мать Люта, сообразил Видга. Другая ярлова жена.
Долгождана, знать, была предупреждена сыном о гостях. По крайней мере не испугалась Видги и даже вроде бы не удивилась ему. А может, просто привыкла, что Лют во всякое время тащил домой разную обиженную тварь: то сироту лосенка, то слепую собаку… а то, вишь ты, урманского княжича с хворым дружком.
Тут же взяла она Видгу за жесткий кольчужный локоть и потянула вовнутрь:
— Иди, иди, сыночек. Вот сюда, к печке… да садись, устал поди, бедный.
Видга не помнил, чтобы с ним когда-либо так разговаривали. Каждое слово будто гладило, утешало, ласкало…
