— Кто такой Кэри Грант? — спросил Лео. Шарик прыгал вверх-вниз, вверх-вниз.
(«Дурная слава. К Северу через северо-запад».)
— Разве ты не знаешь? — спросил его Ларри.
— Это тот актер, — сказал Лео. — Он играл в «Дурной славе». И «Северо-западе».
(«К Северу через северо-запад».)
— Я хотел сказать «К Северу через северо-запад», — произнес Лео, словно соглашаясь. Его взгляд не отрывался от прыгающего шарика.
— Правильно, — сказал Ларри. — Как там мама Надин, Лео?
— Она называет меня Джо. Для нее я Джо.
— О-ох. — Холодная дрожь прошла по спине Ларри.
— Теперь там плохо.
— Плохо?
— Плохо с ними обоими.
— С Надин и с… (Гарольдом?)
— Да, с ним.
— Они не счастливы?
— Он одурачил их. Они думают, что нужны ему.
— Ему?
— Ему.
Слово повисло в неподвижном летнем воздухе.
Тук-тук-тук.
— Они собираются идти на запад, — сказал Лео.
— Господи Иисусе, — пробормотал Ларри. Его уже бил сильный озноб. Прежний, знакомый страх закрался ему в душу. Действительно ли он хочет слышать что-то еще? Это было все равно что смотреть, как медленно открывается дверь склепа на пустынном кладбище, видеть, как высовывается рука…
«Чем бы это ни оказалось, я не хочу слышать про это, я не хочу знать».
— Мама Надин хочет думать, что это твоя вина, — сказал Лео. — Она хочет думать, что это ты отправил ее к Гарольду. Но она ждала нарочно. Она дожидалась, пока ты не полюбишь маму Люси слишком сильно. Она ждала, пока не стала уверенной в этом. Он как будто стирает ту часть ее мозга, которая может отличить правильное от неправильного. Мало-помалу он стирает ее. И когда та совсем исчезнет, она станет такой же безумной, как и все на западе. Может быть, еще безумнее.
— Лео… — прошептал Ларри, и Лео тут же ответил:
— Она называет меня Джо. Для нее я Джо.
— Мне тоже называть тебя Джо? — неуверенно спросил Ларри.
— Нет. — В голосе мальчика послышалась мольба. — Нет, пожалуйста, не надо.
— Ты скучаешь по своей маме Надин, да, Лео?
— Она мертва, — сказал Лео с леденящей простотой.
— Ты поэтому так задержался той ночью?
— Да.
— И поэтому не разговаривал?
— Да.
— Но теперь ты разговариваешь.
— У меня есть ты и мама Люси, с кем я могу говорить.
— Да, конечно…
— Но это не навсегда! — с силой произнес мальчик. — Не навсегда, если ты только не поговоришь с Фрэнни! Поговори с Фрэнни! Поговори с Фрэнни!
— Про Надин?
— Нет!
— А про кого? Про тебя?
Голос Лео стал еще более пронзительным:
— Это все записано! Ты знаешь! Фрошги знает! Поговори с Фрэнни!
— Но комитет…
— Не надо комитета! Комитет тебе не поможет, он не поможет никому. Это старый способ. Он смеется над вашим комитетом, потому что это старый способ, а старые способы — его способы, ты знаешь, Фрэнни знает, если вы вдвоем поговорите, вы сможете…
Лео с силой бросил шарик вниз — ТУК! Тот подпрыгнул выше его головы и укатился прочь. Ларри следил за ним с пересохшим ртом, сердце его противно дергалось в груди.
— Я уронил шарик, — сказал Лео и побежал за ним.
Ларри проводил его взглядом.
«Фрэнни», — подумал он.
Они сидели вдвоем на краю оркестровой площадки, болтая ногами. До темноты оставался еще час, и несколько людей гуляли по парку, некоторые — держась за руки. Час ребятишек, он же и час любовников, отвлеченно подумала Фрэн. Ларри как раз закончил пересказывать ей все, что говорил Лео в своем трансе, и теперь ее мысли крутились вокруг этого.
— Итак, что ты думаешь обо всем этом? — спросил Ларри.
— Сама не знаю, — тихо сказала она. — Разве что мне не нравятся все те вещи, которые с нами происходят. Сны, похожие на ясновидение. Старуха, на какое-то время ставшая гласом Божьим, а потом ушедшая невесть куда. Теперь еще маленький мальчик — по всей видимости, телепат. Это похоже на жизнь в какой-то сказке. Порой я думаю, что супергрипп оставил нас в живых, но свел всех с ума.
— Он сказал, что я должен поговорить с тобой. Что я и делаю.
Она промолчала.
— Ну, — сказал Ларри, — если тебе что-нибудь придет в голову…
— Записано, — тихонько произнесла Фрэнни. — Он был прав, этот малыш. Я думаю, здесь таится корень всей проблемы. Если бы я не была такой глупой, такой тщеславной и не стала бы все это записывать… ох, черт бы меня побрал!
Ларри ошеломленно уставился на нее.
— О чем ты?
— Это Гарольд, — сказала она. — И я боюсь. Я ничего не говорила Стю. Мне было стыдно. Вести дневник было таким идиотизмом… а Стю теперь… ему явно нравится Гарольд… всем в Свободной Зоне нравится Гарольд, включая и тебя. — Она издала смешок, прозвучавший сдавленно из-за подступивших к горлу рыданий. — В конце концов, он был твоим… твоим духовным вождем на пути сюда, верно?
— Я что-то не очень улавливаю, — медленно произнес Ларри. — Ты можешь сказать мне, чего ты боишься?
— В том-то вся проблема — на самом деле я не знаю. — Она подняла на него мокрые от слез глаза. — Пожалуй, я расскажу тебе все, что смогу, Ларри. Мне нужно поговорить с кем-то. Ей-богу, я уже не могу держать это все в себе, а Стю… Быть может, Стю не тот человек, которому нужно это услышать. По крайней мере первому.
— Давай, Фрэнни. Выкладывай.
И она рассказала ему все, начиная с того дня в июне, когда Гарольд подъехал к ее дому в Оганкуите на «кадиллаке» Роя Браннигана. Пока она говорила, последний яркий луч света превратился в синеватую тень. Влюбленные в парке начали расходиться. В небе засветился тонкий ободок месяца. В окнах высокого жилого дома на дальней стороне Каньон-Бульвара зажглось несколько газовых ламп. Она рассказала ему про надпись на крыше сарая и про то, как она спала, пока Гарольд, рискуя жизнью, выводил ее имя в самом низу. Про встречу со Стю в Фабиане и про скандальную реакцию Гарольда — отвали-от-моей-косточки — на Стю. Она рассказала ему про свой дневник и про отпечаток большого пальца в нем. К тому времени, когда она закончила свой рассказ, было уже за девять и вокруг пели сверчки. Наступила тишина, и Фрэн виновато ждала, пока Ларри нарушит ее. Но мысли его, казалось, витали где-то далеко.
Наконец он сказал:
— Насколько ты уверена в отпечатке? Ты сама не сомневаешься, что это отпечаток Гарольда?
Она колебалась лишь мгновение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
