кому оставить в наследство; или кто не мнил свои воспоминания достойными записи и помещенья в архивы теперь написали для нас.
Заведовать этим архивом и перепиской с авторами на смену отцу Андрею Трегубову нашлась – кто же? – многолетняя в прошлом переводчица ООН, теперь на пенсии и слепнущая, эмигрантка Нина Викторовна Яценко, живёт не так далеко в Нью-Хэмпшире, к нам раз в неделю.
Вот таковы русские кадры…
Наша попытка собирать архив воспоминаний одними русскими силами была в эмиграции уже третьей: после Пражского архива, захваченного большевиками в 1945, и «Бахметевского архива» в Нью-Йорке, перехваченного в 1977 Колумбийским университетом. (А парижская эмиграция своего архива не собрала.)
Поступали ко мне настойчивые сведения, что и «Заграничный архив Охранного отделения», переданный из Парижа В. А. Маклаковым в Гувер, и особенно Смоленский архив ГПУ, вывезенный из Смоленска немцами, а затем перенятый американцами (а там, например, и дело о похищении гепеушниками генерала Кутепова из Парижа), – близоруко разбазариваются. Уходит в песок кровь русской истории.
И я уж склонен был рвануться на защиту этих архивов – но не только невыносимо бросать писательскую работу, а и: это ж надо ещё собрать все достоверные подробности расхищения. И: какую американскую аудиторию заденет история о пропавших русских архивах?
Что посильно бы нам попытаться – это на основе ВМБ и прежде присланных воспоминаний современников революции начать издавать Мемуарную серию[259], из самых ярких мемуаров. Финансировать убыточное печатанье серии (эмигрантский книжный рынок изнывает от изобилия непокупаемых книг) – это ещё не самое тяжкое для нас. Но главное: как стянуть к стройности разбродные, рассеянные, повторительные воспоминания слабеющих, умирающих стариков? Кому же? – опять Але, вытягивают её пронзительные редакторские способности. Рассыпанные, многоповторительные, с наложенными возвратами, досказами (но ни в одной детали не противоречивые!) воспоминания Н. В. Волкова-Муромцева, выросшего в грибоедовской Хмелите, она перешила и крепко сплотила, не потеряв ни единого блёстка. А вот – лежит несколько томов воспоминаний В. Ф. Клементьева – я очень поощрял его писать, воспоминания уникальны – о противобольшевицком подпольи в Москве 1918 года, о Таганке и Бутырках 1918–20, – но он увлекался беллетризацией повествования, опять-таки надо редактировать к строгости, – нет времени, отложим[260].
Время, время, где его взять? Аля разрывается: четверо сыновей, да растимых в чужеземьи, – и дать им неповреждённый богатый язык, и сохранить их русскими. И все заботы о Фонде, конспиративная передача в СССР многих тысяч советских рублей. Рядом с этим – тайная левая переписка с Москвой и, значит, с каждым же из цепочки передающих; тут – струя жгучего сочувствия к нашим там, и благодарность к старателям, и зоркость к каждой детали – всё предусмотреть, и трезвая оглядка к выражениям: чтоб и в случае провала любого письма – никто б и ни в чём не провалился. От пачки таких писем, всегда составляемых в быстроте, по внезапности оказии, Аля от напряжения лишается сна. А о том же Фонде – и ежегодные бухгалтерские и тематические отчёты швейцарским властям: среди тех, кому помогли, – сколько подследственных, осуждённых, сколько ссыльных, какова помощь семьям, и для поездок на дальние свидания с передачами, и сколько – на детей, и кроме цифр – по мере возможности, оправдательные документы, а их-то трудней всего нашим распорядителям составлять, хранить и додержать до передаточной оказии к нам.
И ещё же – публичная, на Западе, защита распорядителей Фонда в СССР. Постоянно уязвимая наша пята – тамошние распорядители Фонда. Вот, два полных года вела Аля, кроме Штатов и в Европе, кипучую кампанию в защиту арестованного Алика Гинзбурга (с незаменимой помощью И. А. Иловайской). Когда на советских вождей нечем повлиять, а Запад не просто взять за сердце – невероятным чудом удалось Гинзбурга освободить. Но разве ГБ оставит в покое наш Фонд? Доходили дурные слухи из Союза о Фонде: после ареста Гинзбурга была чехарда распорядителей, потом пост приняла жена его Арина, но её сильно трясли и подосланные от КГБ угрозчики, и советники из диссидентских кругов, и прямые завистники, или корыстные искатели, или просто недоверчивые, что́ там в этом Фонде творится. Да не бывало, что такое учреждение, как наш Фонд, вот уже восемь лет действует в Советском Союзе – и не задушено! – удивляться ли всем этим неурядицам. Но придумали мы с Алей, что я вмешаюсь: напишу отсюда открытое письмо недоброжелателям Фонда, пошлём его по левой в Союз, а там распространить как Самиздат – новая форма. Так и послали. [см. здесь] И сколько-то обращение это ходило по рукам, сколько-то и помогло.
Потом начались преследования следующего распорядителя – Сергея Ходоровича. Он – правильную линию ведёт, не повторяет ошибку – прямо встревать и в диссидентство, политикой не занимается, только Фондом. Но и его пугали ножом подставные бандиты, то избивала милиция, то квартирные обыски, то задерживали и гипнотизировали в одиночке: выведать пути доставки денег – ведь восемь лет щёлкает ГБ зубами, а не поймает! Мы думали – всё, арестован и Ходорович, – нет, через две недели отпущен пока. (В январе 1981, в самые тревожные дни его задержания надо было срочно делать заявление, я написал[261], Аля бросилась передавать – так третьеэмигрант из нью-йоркского бюро Би-би-си Козловский отказался принять заявление: вы хотите отвлечь внимание от годовщины сахаровской ссылки! Какой же искривлённый ход ума!) Держится Ходорович с замечательным самообладанием и тактом. А не дай Бог опять его схватят, и снова Але начинать отчаянную кампанию по его защите – где? как? (И вообще: как долго удастся отстаивать Фонд в СССР против ГБ?..) В конце 1981 я сделал ещё одно заявление о Ходоровиче: предупредить Лубянку, что глаз с него не спускаю[262].
Или вдруг: где-то в Твери, под тяжёлой советской лапой, внезапно объявляется безстрашный геофизик Иосиф Дядькин со своими расчётами о многомиллионных уничтожениях в СССР – и самыми весомыми цифрами. И конечно тотчас арестован. Мы – обязаны его защищать (в мае 1980 я призываю западных социологов и демографов вступиться за коллегу[263]), но Дядькин успел передать к нам и просьбу: найти независимого западного эксперта для оценки его статистической работы. Как же (не выезжая из Вермонта) найти такого эксперта в Нью-Йорке – Вашингтоне? а для того обезпечить квалифицированный перевод работы Дядькина на английский, да в будущем найти ей издателя? Перевела Татьяна Георгиевна Дерюгина (вдова эмигрантского писателя Вл. Варшавского), заменившая у нас уехавшую в Париж И. А. Иловайскую. И тут снова энергично помогла Люся Торн: привлекла эксперта из Гарварда, нашла издателя, развила кампанию в американских газетах, редактировала, потом сама правила гранки и сопроводила своим предисловием. В 1983 книжка вышла[264]. – А ещё же отзывается Аля и на многие печали совсем незнакомых людей – а это всё отлив, отлив от вектора нашей работы. И приходские обязанности, и груз
