Постоялый двор. Это было как нельзя кстати. Девушка приложила ладонь к шее жеребца. Животное явно выдохлось и находилось на пределе своих сил. Она чувствовала почти невидимую дрожь его могучего тела и помраченность его слабого сознания. Да и сама она порядком вымоталась. Уже почти двое суток Суора обходилась без сна и пищи, позволив себе лишь несколько раз напиться воды из ручьев. Ей непременно следовало отдохнуть.
Она тронула пятками бока жеребца, заставляя его неторопливым шагом продолжить путь вниз по склону. Есть ли серьезные причины для такой спешки, в который раз спросила себя молодая женщина. Крайне маловероятно, что она успеет перехватить Мастона Лурга до того как он вручит свой ценный трофей верховному претору. Как только судья въедет в Акануран, она скорей всего потеряет его след. Но так ли это важно на самом деле? Вряд ли у нее займет много времени, чтобы найти, вне всяких сомнений, роскошное обиталище герцога Этенгорского, где в конечном итоге девочка и окажется. При таком раскладе эта дикая гонка вроде бы не имела смысла. Но в пути могло случиться всякое. На судью могли напасть, девочку могли похитить, она могла сбежать, судья в конце концов мог по каким-либо причинам передумать продавать ее герцогу и найти другого покупателя. С этой точки зрения любое промедление таило в себе угрозу. Лишь под её защитой девочка будет в полной безопасности.
Суора меланхолично смотрела по сторонам. Скоро будет совсем темно. Конь на последнем издыхании. Она просто не давала ему пощады с того момента как они покинули Гроанбург. А сама она жутко хотела спать. Глаза буквально слипались и даже сейчас, когда жеребец едва перебирал ногами, ее качало в седле и ей стоило немалых усилий не свалиться вниз. Еще раз взвесив все за и против, она решила, что любые негативные происшествия с королевским судьей все же крайне маловероятны на центральном тракте страны, учитывая что он приложит все усилия чтобы доставить девочку в целости и сохранности своему начальнику. А ей просто необходимо поесть и поспать хотя бы несколько часов. К тому же еще неизвестно удастся ли раздобыть здесь свежую лошадь. Если нет, то в любом случае придется ждать когда наберется сил ее собственная, столь щедро подаренная ей жителями Гроанбурга. Суора криво усмехнулась при воспоминании о разбойничьем городке. Интересно все-таки послал ли Хишен за ней погоню или нет. Её это мало волновало, но все же следовало иметь в виду. Разбойники вполне могли въехать на постоялый двор, когда она будет спать. Как бы ни была малозначительна угроза, которую они представляли для нее, все же не следовало полностью пренебрегать ею и давать им возможность застать себя врасплох.
Она въехала в распахнутые ворота и чуть пришпорила уставшего жеребца, дабы он не плелся как старая кляча. Все же она гордая сайтонская аристократка и даже если и она сама и ее конь буквально валились с ног, не следовало показывать это окружающим.
Далив Варнего стоял в гостиничном номере на втором этаже "Одинокого пастуха" и, сложив руки на груди, безрадостно смотрел в окно. Только что он выслушал доклад от своего первого помощника Зитана о состоянии "груза" на данном этапе пути. Все пятьдесят четыре раба находились в добром здравии и в умеренно уныло-спокойном расположении духа. Симптомов какой-нибудь гибельной заразы, а также предпосылок для возможного всплеска эмоций не наблюдается. Каждый работорговец прекрасно знал, что болезни и бунты могли обернуться большими финансовыми потерями. И потому их следовало остерегаться и предотвращать всеми доступными способами, гася их в самом зародыше, не давая им обрести неконтролируемую мощь.
Плохое питание, недостаток гигиены, непрерывная депрессия, суровые условия транспортировки естественно подрывали сопротивляемость человека к разного рода заразам, а учитывая ту скученность, в которой содержались люди, любая инфекция мгновенно распространялась по всему фургону. И если болезнь была серьезная, торговец мог понести такие убытки, что уже речь шла не о сокращении прибыли, а о том чтобы хотя бы окупить саму поездку. Поэтому приходилось проявлять кое-какую заботу о физическом состоянии «товара». Никто естественно не устраивал рабам горячие бани с ароматным мылом и благовонными маслами, но при каждом удобном случае их загоняли в ближайшую речку или ручей и заставляли хорошенько промыть себя. Кормили тоже не слишком изысканно, но старались все же соблюсти приемлемый уровень чтобы человек мог хотя бы ходить и не падать в обморок. Питанием в основном служили пустые каши и пресные лепешки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сложнее было с эмоциональным состоянием рабов. Все люди были разные и у каждого свой склад ума, характера и темперамента. Далив всегда старался это учитывать, внимательно приглядываясь к каждому своему «приобретению», особенно к тем, кто действительно обещал хороший навар. По его мнению людей ни в коем случае нельзя было доводить до беспросветного отчаяния, до той последней черты, где они либо безрассудно бросаются на своих надсмотрщиков, пуская в ход и зубы и ногти и все что подвернется под руку, либо режут себе вены или разбивают голову о камень, сводя счеты со своей жизнью. Но с другой стороны проникать в зыбкие потемки чужих душ у него не было ни времени, ни желания. А потому, по большой части, он возлагал ответственность за поддержание надлежащей дисциплины на своих людей, заставляя их добиваться от рабов четкого исполнения установленных правил, но пресекая зверства и издевательства по отношению к своему «товару».
Но сейчас, после того как Зитан ушел, он смотрел в окно и думал не о своих рабах. Он чувствовал груз какой-то глухой тоски в своем сердце и пытался понять что же его гнетет. Он был самым младшим среди своих братьев и как самому младшему ему досталась очень скромная доля семейного бизнеса. Три фургона и полсотни рабов это все что он мог себе позволить со своими умеренными финансами. Он не мог нанимать опытных вербовщиков и надсмотрщиков, у него не было нужных связей среди судейских и пограничников, ему не доверяли отработанные каналы транспортировки и самые хлебные города. Ему приходилось самому прокладывать свой путь в этом бизнесе, полагаясь только на себя и несколько верных ему людей, одним из которых был Зитан. Однако сейчас его мысли были все-таки не об этом. Возможно это пакостное ощущение возникло из-за того что большая часть человечества ненавидела и презирала его за то ремесло которым он занимался? Он был проклятым шинжунцем, выродком, чудовищем, с черной душой или вообще без неё. Возможно. В отличие от своих трех старших братьев он наверно занимался этим еще не настолько долго, чтобы подобные мысли окончательно перестали тревожить его. Но с другой стороны, порой он совершал такие поступки и шел на такие мерзкие сделки, что вероятно и его родные братья посчитали бы его монстром, узнай они про это. Но в отличие от них, ему ничего не предлагали на блюдечке и он должен был получать прибыль любой ценой и любыми методами, которые только мог изобрести его изощренный ум, чтобы доказать безжалостному обществу Шинжуна что он достойный сын своего прославленного родителя. И все же наверно не презрение рода людского волновало его. Он вполне легко это переносил, презирая их в ответ ничуть не меньше. Весь мир использовал рабов, которых поставляли рынки Шинжуна, и при этом относился свысока к самим торговцам людьми. Но были еще женщины. О нет, у него никогда не было проблем с ними. Учитывая его внешние данные, родовитость и все-таки какой никакой финансовый достаток, он без труда получал их внимание, легко переходящее в постельные забавы. Но не всех. Многие презирали его, за его ремесло, за то что он шинжунец, за то что он сын своего отца. Да, здесь за границами Шинжуна, многие женщины смотрели на него свысока, искренне считая его ничтожеством, они относились к нему как к какому-то недочеловеку. Причем те из них кто имел какую-то власть или сильного покровителя и знали что им нечего бояться, выражали свое презрение вполне открыто. Это просто бесило его и сводило ума. Эти высокомерные ханжи, глупые и трусливые, смели смотреть на него как на животное, порой даже отказываясь сказать ему хоть слово, когда он обращался к ним. Но может быть злило его не это? Он мог иметь женщин десятками, но все это были просто недалекие самки, с которыми и поговорить не о чем, а настоящие женщины старались держаться от него подальше, несмотря на всю его физическую привлекательность, хорошо подвешенный язык, вкус в одежде и явное наличие денег, взять хотя бы его перстни, все камни в них были настоящими. Но нет, все это вздор, говорил он себе. Нет никаких настоящих женщин, все они одинаковые, примитивные самки-собственницы, неспособные ни на что кроме как раздвигать ноги и кормить грудью потомство. Но как-то это не убеждало его до конца, особенно когда он видел спокойных, без глупого выражения показной гордости, без яркой косметики и вычурных нарядов женщин, которые в его присутствии, просто не обращали на него никакого внимания, а он без ложной скромности был уверен что обращает на себя внимание. Или, если обстоятельства все-таки вынуждали их как то общаться с ним, он ясно чувствовал что он действительно им неприятен, но из-за своего какого-то природного воспитания, если таковое бывает, они старались этого не проявлять явно и держаться с ним достаточно вежливо. Это бесило его не меньше чем демонстративное презрение напыщенных дур. Хотя, может дело было вовсе и не в женщинах, а просто немного болела голова после долгой скачки. У него такое бывало, особенно на закате.
