— Я хочу уйти, извини, — в защитном жесте обнимаю себя руками, даже не пытаясь скрыть свое состояние, близкое к панике.
Резко оборачивается через плечо. Во взгляде мелькает открытая тревога, но уже в следующий момент эта секундная вспышка гаснет.
— Ты боишься меня, да? — кивая, спрашивает прямо. — Я понимаю. Чувак, вышедший из дурки и посаженный на таблетки, — та еще перспектива.
Смотрим друг на друга. Не моргая. Долго и пристально.
— Я боюсь не тебя, Ян, — признаюсь предельно честно. — Я очень боюсь, что не смогу тебя спасти…
— Спасти? — морщится, будто съел что-то очень горькое на вкус. — Я тебе не рыба, выброшенная на берег.
— Ясно, — раздраженно выдыхаю.
Я бы определенно поспорила с этим его утверждением, но честно говоря, попросту устала стучать в наглухо закрытые двери. Может и правда, спасение утопающих — дело рук самих утопающих?
— Если ты именно так меня воспринимаешь, то твоя затея заведомо обречена на провал.
Прикрываю глаза и считаю про себя до десяти.
— Я просто хотела помочь, только и всего.
— Не вывезешь…
— И снова грубишь, — замечаю разочарованно.
— Потому что не надо обращаться со мной как с больным и немощным, — чеканит недовольно.
— Да я разве…
Замолкаю.
Невыносимый! Вообще ничего не понимает!
— Мне кажется, у тебя на генетическом уровне код милосердия заложен. Вкупе с состраданием.
— Это называется забота о ближнем, Ян. Только видимо, для тебя это нечто запредельное. Хотя неудивительно, — удержаться от язвительного комментария не получается.
— Я тебе еще раз повторяю, святоша, мне не нужна твоя жалость! — произносит едва ли не по слогам.
— Хорошо. Я поняла. Продолжай заниматься саморазрушением дальше, если это приносит тебе удовольствие.
— О каком саморазрушении идет речь? — прищуривается.
— А ты будто не понимаешь! — цокаю языком.
«Не трогай».
«Это Ее вещи».
«Никто не должен к ним прикасаться».
Театр абсурда. Вся эта странная идеология пугает меня до чертиков. Он же не видит в этом проблемы. А они есть!
— Что? — хмуро смотрит на меня исподлобья.
— Подари мне куклу, — выпаливаю прежде, чем успеваю хорошенько подумать. — Вон того милого пупса в чепчике и джинсовом комбинезоне.
— Ты спятила? — искренне недоумевает. Похоже, эта моя просьба всерьез его озадачила.
— Жалко? — вопросительно вскидываю бровь.
— Арсеньева, в твоем возрасте уже своих рожают…
— Ну уж нет, — громко фыркаю, — я надолго запомню твой экспрессивный воспитательный монолог про зону ответственности. Ты прав, пока не встречу достойного кандидата и не пойму, что мы готовы к столь серьезному событию — точно ни-ни. Никаких детей.
Подвисает на минуту. Не моргает. Бледнеет.
— Подаришь куклу или нет? Я о такой лет в десять и мечтать не смела, потому что все заграничные игрушки были непомерно дорогими.
Внимательно на него смотрю, ожидая реакции. Время идет, а он не двигается. Только молчит в ответ, да прожигает меня колючим, ненавистным взглядом.
— Понятно, — досада царапает грудь. — По-твоему, лучше пусть она здесь пылится. В комнате девочки, которой давно уже нет… — разворачиваюсь, решительно дергаю дверь за ручку и покидаю это странное место.
Даже чертовой куклой не готов поделиться! Чего я вообще от него хочу???
Спускаюсь по ступенькам. Оставаться на втором этаже не могу физически. Эффект присутствия давит до невозможного. Как вспомню внезапно заигравшую мелодию шкатулки, так волосы на затылке шевелятся.
Почему она сработала?
Мурашки по телу, клянусь…
— Ну-ка, притормозила, — доносится вслед.
Ой, проходили! Надоело все!
Не реагирую на его команду. Как шла, так и иду, а его это явно подбешивает.
Сбегает по лестнице. Нагоняет в гостиной и дергает за руку на себя, клацнув при этом зубами.
— Обалдел? — выразительно стреляю глазами.
— Повтори всю ту дичь, что прошуршала наверху, — нависает надо мной черной грозовой тучей.
— Хранить вещи Алисы в таком количестве ненормально, впрочем, как и сидеть на кладбище у ее могилы в новогоднюю ночь, — вскидываю подбородок. — Так понятно? Это мое мнение, Ян, и ты вправе с ним не согласиться, только пожалуйста, не делай вид, что никакой проблемы нет!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Про кандидата, Арсеньева. Это что на хрен такое было? — нарочито спокойный, ледяной тон совсем не вяжется с тем, что транслируют его глаза, горящие каким-то совершенно неадекватным блеском.
— Что?
— Ты дуру из себя не строй, — сжимает пальцами запястье.
— Мне больно, — шепчу яростно. — Ты постоянно делаешь мне больно! Больше ни на что не способен?
Ощущаю, что внутри меня некий сосуд вот-вот переполнится. Что назревает нечто нехорошее, разрушительное…
— Спокойно давай поговорим, — его хватка ослабевает. Отпускает меня, но не отходит.
— А о чем нам говорить? — усмехаюсь грустно.
— О нас с тобой, Арсеньева! — раздражается еще больше.
— Да нет никаких НАС, Ян. Наверное, никогда и не было, — пытаюсь пройти, но он не позволяет.
— А что было? — стискивает мои плечи.
— Спор, игра, я не знаю. Тебе виднее…
Очень больно озвучивать это, но ведь по сути так и есть. Серьезно воспринимала происходящее только я. Они же с Ромой на пару развлекались и не более того.
— Это просто смешно, — закатывает глаза. — Не было никакого спора. Я отказался в нем участвовать, дура.
— Смешно? Тебе смешно? — моментально закипаю и начинаю его лупить. — Я тебе доверилась, а ты… Ты поступил со мной также, как и со всеми предыдущими!
— Потому что ты меня разозлила! Пошла в это сраное кафе и опять связалась с Беркутовым!
— Напомнить тебе, что твои же друзья меня опоили?! В чем я виновата, скажи?! Я даже не понимала, что происходит! Ничего не помню!
Зачем-то оправдываюсь.
Зачем? Перед кем?
— Надо было думать своей башкой, Арсеньева! Ничего не помнишь? Зато в моей памяти все мельчайшие подробности сохранились, — наклоняется ближе, обжигая кожу горячим дыханием. — Он отымел бы тебя прямо там, в этом гребаном сортире. Все к тому шло.
— Замолчи! — отворачиваюсь в сторону, ведь лицо мгновенно заливает краска стыда.
— Ты была в том состоянии, когда это прокатило бы. Своими глазами видел.
— Хватит, перестань!
— В чем виновата, спрашиваешь? — грубо сжимает мой подбородок. — Не окажись ты там, ничего не произошло бы!
— По-твоему, это повод выставить на всеобщее обозрение то личное, что было между нами? — срываюсь на крик.
— Тогда мне казалось, что да. Ты сама-то кем меня выставила?
— То есть не жалеешь? Я правильно понимаю? — резко скидываю его руку.
— Это уже случилось, и ты простила, — огорошивает своим заявлением. — Иначе не стояла бы здесь, верно?
В груди петарды от возмущения взрываются. Шквал эмоций накрывает будто снежной лавиной.
— Неверно! — прямо-таки чувствую, как обида переполняет скукожившиеся легкие.
— Не лги. Ты едва ли ни единственная принимала меня таким, каков я есть. Со всем тем дерьмом, что внутри. И даже после того, что я сделал.
— То, что ты сделал, я никогда не забуду, уж поверь! — бросаю зло.
— Посмотрим…
— Не посмотрим! — обещаю уверенно. — Все. Надоело!
— Долго думала? — возвращает плечом на место, когда я собираюсь уйти.
— Вот прямо сейчас и решила! — объявляю, яростно толкая его в грудь.
— Что решила, ненормальная? — перехватывает руку и фиксирует ее за моей спиной.
— Ничего у нас с тобой не получится! — предпринимаю попытку вырваться из захвата, но становится только хуже, потому что в одну секунду расстояние между нами сокращается до критически опасного минимума. Впереди он. Позади стена, и деться мне некуда.
— Ты стала чересчур нервной и агрессивной, — нарочно задевает горячими губами ухо, разгоняя по телу мелкую дрожь.
— Отпусти меня! — отчаянно протестую. — Иначе я…
