в настоящее время не нуждается, но он мечтает о литературной карьере, и ему хотелось бы попрактиковаться в ней под руководством уже опытного литератора. Поэтому они предлагают мне следующее: Иоффе будет моим, так сказать, официальным помощником, а Заславский просит, чтобы я давал ему работу неофициально, то есть без всякого вознаграждения.
Я дал им на пробу несколько статеек из иностранной прессы, и они оба вполне удовлетворительно справились с ней. От своего помощника в иностранном отделе я всегда требовал не только того, чтобы он переводил или компилировал указанные мною статьи, но также чтобы он самостоятельно читал несколько иностранных газет, которых я проглядеть не успею, и указывал мне, что, по его мнению, заслуживает перевода или компиляции. Сам же я писал передовые и переделывал представленный мне помощником материал, стремясь к тому, чтобы по возможности каждая заметка в отделе после моей переделки обращалась в более или менее самостоятельно обработанную статейку. Само собой разумеется, что когда мой помощник подавал мне статью более или менее самостоятельную, то я этому только радовался, если статья меня удовлетворяла. И вот на второй или третий день совместной работы я увидел, что нашел то, что мне было нужно.
Хотя оба друга были социал-демократы — меньшевики982, но они могли говорить и писать на общелитературном языке, не прибегая к установившемуся жаргону третьестепенных марксистов; не считали нужным навязывать мне свои взгляды и мирились с тем, что представляемый ими сырой материал подвергался у меня обработке, может быть не вполне согласной с их убеждениями. Из них двух Иоффе был значительно менее даровит; он работал очень медлительно, писал тяжеловесно, иногда делал ошибки983. Напротив, Заславский сразу обнаружил умение быстро и легко разбираться в предлагаемом ему материале и писать с несомненным литературным талантом. Иногда то тот, то другой из них на работу не приходил по нескольку дней, но один-то помощник у меня был непрерывно.
Из двух моих помощников более ценным для меня был Заславский, и мне было неприятно, что газета как бы эксплуатирует его труд, но наша смета решительно не дозволяла назначить вознаграждение еще второму моему помощнику. Я это говорил и Заславскому, но он решительно отклонял разговоры на эти темы и очень добросовестно работал у меня несколько месяцев, пока не счел свою цель достигнутой и не ушел. В следующие 8–10 лет я с Заславским не встречался, но имя его встречал в печати и видел, что он приобретает известность. После 1912 или 1913 г. я встречал его в редакции петербургской газеты «День», в которой мы оба сотрудничали, а после революции 1917 г. — в редакции «Былого». Из него выработался талантливый журналист, но вместе с тем у него появилась какая-то заносчивость, которая не внушала симпатии к нему; во всяком случае, однако, он производил впечатление честного человека. И вдруг… Как произошло с ним такое решительное падение, я не знаю. Я в это время был уже эмигрантом.
Я получал в газете 125 рублей жалованья, мой помощник — 75 рублей. Построчного нам не полагалось. Так как я оставался в «Откликах» немного меньше 8 месяцев, то я вернул себе в виде заработка почти всю тысячу, которую вложил как пай.
В мое ведение входила и Русско-японская война. Несмотря на мою полную некомпетентность в военных вопросах, очень большой трудности военный отдел не представлял; в этом отношении мне сильно помогала цензура, которая сколько-нибудь самостоятельных военных статей почти не пропускала984. Военные известия передавались официальным телеграфным агентством, дополнялись перепечатками из столичных газет, преимущественно из «Нового времени». Однако все же редакция хотела иметь военного сотрудника. Таковой нашелся в лице одного офицера по фамилии Пойдун, отдаленного знакомого Василенко. Василенко познакомил меня с ним, и Пойдун начал приносить свои статьи по вопросам как сухопутной, так и морской войны. Первая или одна из первых его статей была подробным сравнительным исчислением русских и японских морских сил и заканчивалась словами: «Грозную силу представляет из себя эскадра Рождественского, и Японии с ней не совладать».
Это было уже после гибели нашего броненосца «Петропавловск» с адмиралом Макаровым985, и в то время я уже сильно сомневался в победе России. Фраза Пойдуна заставила меня поэтому сильно задуматься: оставить ее или выкинуть по редакторскому праву? Ведь, однако, как будто, по приведенным в статье цифровым данным, сила действительно грозная? И я фразу оставил. Как известно, сила оказалась вовсе не грозной…
Чем дольше шло время, чем яснее обнаруживалась неизбежность поражения России, тем увереннее Пойдун предсказывал победу и тем чаще мне приходилось сокращать и смягчать его статьи. Он обиделся и резко заявил о нежелании сотрудничать.
Едва он ушел из газеты, как в нее заявился мой хороший знакомый, о котором я уже много говорил, Вова Вакар с небольшой написанной им заметкой о положении на театре военных действий.
Я взял ее с большим недоверием: откуда Вове Вакару, юристу, даже не отбывавшему воинской повинности, знать военное дело? Прочтя ее, я увидел, что она написана в литературном отношении недурно, что военное положение изложено ясно и определенно.
— Откуда вы это все почерпнули?
— У меня несколько приятелей офицеров, я с ними много разговаривал, и они мне многое уяснили. А вместе с тем я очень внимательно читаю все относящееся к войне и в общей прессе, в «Новом времени», «Русских ведомостях» и др., и даже в специально военной: в драгомировском «Разведчике»986 и др.
Я напечатал заметку. За ней последовали другие, и Вакар оказался у нас военным обозревателем, и весьма недурным; во всяком случае, ошибаться в своих соображениях ему случалось не чаще, а может быть, и реже, чем военным сотрудникам конкурировавших с нами киевских газет («Киевлянин» и «Киевская газета») и даже столичных, как «Новое время». Безусловно и несомненно лучше наших были только статьи в «Русских ведомостях», где военный отдел вел тогда, и вел превосходно, известный статистик В. Михайловский. Цензура беспощадно марала статьи Вакара, но кое-что все-таки оставалось. Харьковские и одесские газеты нередко перепечатывали наши военные заметки.
Наши отношения с цензурой в первое время были в общем весьма сносные. Я не помню, был ли цензором Мардарьев, о котором я говорил в более ранних своих воспоминаниях, или кто другой, но особенной придирчивости он не обнаруживал. Черкал, но черкал в меру.
И вот однажды мы составили номер, который нам самим особенно нравился. И передовая, и отдел печати, и корреспонденции — все, казалось, было особенно хорошо. Мы не часто могли увеличивать номер сверх
