Произошло это уже под вечер, солнце как раз клонилось к закату, так что мы двигались вместе с ним, пока не углубились в лес. Прежде чем царивший кругом вечный полумрак превратился в непроницаемую тьму, мы пришли туда, где на заболоченной почве росло всего несколько деревьев. Здесь, на берегу мелкого озера, образованного паводковыми водами, Кумпана объявил привал до утра, ибо тем, кто не различает в темноте тропинки, лучше не гулять по лесу до восхода солнца.
— А что, если абанда настигнут нас ночью? — спросил я.
— Нет, они не осмелятся войти в лес до рассвета, да и потом, уже утром, преследовать нас решатся лишь самые храбрые воины, потому что абанда знают: в это священное место вход им заказан.
Поскольку я слишком устал, чтобы разбираться во всех тонкостях, то просто принял его слова на веру и лег спать, надеясь, что на этот раз Кумпана нас не бросит. Сказать по правде, я порядком измучился, бегая весь день по жаре, и положился на судьбу: будь что будет.
Следует признать, что в целом в ту ночь я неплохо отдохнул и, к счастью, не испытал никаких потрясений вроде тех, что нам с Хансом довелось пережить после первого знакомства с заповедным озером. Впрочем, где-то приблизительно в полночь я вдруг проснулся. Лунный серп ярко светил в небе и отражался в воде. На дальнем берегу озера я увидел среди деревьев гигантские призрачные фигуры, отбрасывающие длинные тени. Я не мог понять тогда, сон это или явь. И невольно вспомнил слонов, убегавших от бури под защиту леса, где они, вероятно, и сейчас находились вместе с остальными животными.
Затем я снова лег и проспал до самого утра. Мы встали и наскоро перекусили. Уж не знаю, несли ли воины дабанда провизию с собой из города, или же ее доставили сюда ночью, но еды неизменно хватало для всех нас.
Когда мы покончили с трапезой, Кумпана велел идти дальше. Мы медленно обогнули разлившееся озеро и углубились в настоящую лесную чащу, причем по пути я заметил, что нас стало гораздо меньше: вместо двухсот пятидесяти воинов я насчитал лишь двадцать пять. Остальные загадочным образом исчезли.
Я спросил Кумпану, куда они подевались.
— О, копейщики пошли потолковать с дикими животными, которых после шторма в лесу значительно прибавилось. Они скажут им, что мы пришли с миром и попросят не причинять нам вреда.
Его ответ показался мне настолько глупым, что я прекратил расспросы.
Однако у Ханса было на этот счет иное мнение.
— Я уже говорил, баас, здесь живут не простые звери, а призраки, особенно это касается слонов. Проклятые колдуны имеют над ними власть, в чем мы убедились собственными глазами. Наверняка дабанда пошли прогнать зверей с нашего пути, как и сказал Кумпана. Вот и хорошо, баас, — многозначительно добавил Ханс, — ведь винтовок-то у нас с вами нет.
— А не мог бы ты найти того чернокожего слугу, которому я дал понести свое оружие? — спросил я и покраснел.
— Нет, баас, его нынче не сыскать. Возможно, его убили или он украл и спрятал твою винтовку. Тех, кто нес запасное оружие, тоже теперь не найти.
— А где твоя винтовка? — спросил я резко.
— Баас, — ответил он унылым голосом, — признаться, я ее выбросил. Да, когда я думал, что эти абанда вот-вот схватят нас, то кинул винтовку, чтобы бежать быстрее.
Мы переглянулись.
— Ханс, а помнишь, как Том и Джерри сделали то же самое, когда нас преследовали слоны? И как потом бедные охотники из-за этого переживали, говорили, что повесились бы от стыда, не будь они христианами? А помнишь, незадолго до того, как оба погибли, спая нас, ты дразнил их, предлагая снова выбросить ружья, если им тяжело нести их?
— Да, баас, я думал об этом всю ночь.
— А ведь мы, Ханс, поступили гораздо хуже, чем они. Эти двое бежали от зверей, а мы — от врагов. Вдруг придется сражаться, а винтовок-то у нас и нет.
— Знаю, баас. Ох, как же я понимаю теперь Тома и Джерри! И мне так стыдно, что впору в петлю лезть.
— Тогда висеть нам с тобою рядом, ведь мы оба виноваты. Подумать только, я отдал свою винтовку дикарю, зная, что вряд ли получу ее обратно! Теперь мы беззащитны перед врагом, а дабанда будут потешаться надо мною, белым человеком, который пообещал служить им!
Тут Ханс расчувствовался и даже смахнул со щеки слезу раскаяния.
Мы немного помолчали.
— Баас, — сказал готтентот, всхлипывая, — нет ничего плохого в том, что вы дали понести свою винтовку чернокожему слуге. Так поступают все белые. А если он украл ее или был убит, тут уж ничего не поделаешь. Другое дело я, баас. Я прохвост, что и говорить! Но даже такие, как я, баас, могут чему-то научиться.
— И чему же ты научился, Ханс?
— Тому, что мы не должны судить друг друга, потому что и сами можем попасть в такой же переплет или даже похуже. Ох, баас, до чего же мне стыдно, что я смеялся над Томом и Джерри. Если мы когда-нибудь вернемся на Занзибар, баас, я отдам все заработанные в этом путешествии деньги маленькой дочке Джерри, которая ходит в школу. А еще прибавлю туда свою долю золота, полученного от Кенеки. Ни единого шиллинга не потрачу на джин и новую одежду.
— Что ж, Ханс, это весьма похвально. Ну а мне-то что делать?
Тут я должен дать объяснения. Описывая, как мы убегали от воинов абанда, я кое о чем умолчал, поскольку испытывал стыд. Однако теперь, раз уж я упомянул об этом
