Но у охраны были свои резоны — оружие применялось только в ответ на открытое вооруженное нападение. Стрелять в наркоманку с костяным ножичком для резки бумаги, втиснутым за шнуровку сандалии? Увольте…
Сжимая в правой руке пистолет, первый из них осторожно открыл левой рукой замок и отодвинул засов, собираясь просто.вырубить меня ударом рукоятки в голову.
Они не приняли всерьез амазонку.
И это их погубило.
В тот самый момент, когда дверь распахнулась от резкого пинка, охрана в подвале включила аварийное освещение, и дом разом озарил раскат электричества. Это было так неожиданно, что верзила, напавший на меня — в расчете,на полную темноту — оказался весь на виду и получил страшный удар ногой в нижнюю челюсть. Результат всегда один — лязгнувшие зубы перекусили кончик языка, красным плевком мясо вылетело из губ, рот заполнился кровью, в глазах потемнело. Детина стал падать затылком на спину и упал, откинув руку в сторону. Пистолет из ладони он, конечно, не выпустил — и только тогда, когда я со всей силой, двумя ногами вместе, прыгнула на кулак с пушкой, чтобы размозжить костяшки руки о мраморный пол, а пальцы — о сталь рукояти, упавший выпустил оружие.
Все это произошло с такой быстротой, что двое громил, стоявших в глубине парадного холла, просто не успели опомниться и прийти на помощь.
Но зато не осталось сомнений — я подняла оружие с пола! — и они сделали несколько выстрелов, но… но уже в полной темноте. Потому что, вспыхнув на один миг — в нужный момент и в нужном месте — электричество опять отключилось. Барахлил рубильник в подвале — и дом погрузился в темень, погас.
Но погас не для меня.
Я хорошо видела в темноте фигуры врагов — один стреляет из-за круглой бронзовой вешалки, другой перебегает к лестнице, ведущей на второй этаж. Это шикарная парадная лестница из белого мрамора, с ковровой дорожкой, прижатой к ступеням латунными спицами. Плавно изгибаясь, она уходит вверх к широкому балкончику, где на парапете торжественно стоят несколько бронзовых статуй. Я выбираю фигуру стилизованного кентавра, задравшего над курчавой головой массивное копье, выбираю памятью, я еще не знаю как с ним поступить…
При этом я беспрерывно перемещаюсь, пританцовываю и верчусь юлой, чтобы не стать добычей глупых маленьких тварей из свинца, летящих из горячих стволов под стуки отстрелянных гильз. Оба идиота выпустили уже по полной обойме, принимая за меня напольную вазу из сплошного черного кварцита, на бедро которой я накинула ленту золотой парчи. Парча хорошо видна в полутьме холла. Охранникам кажется, что это я — сучка — притаилась на самом виду, глупо присев у края гардины. Дуреху отлично видно, она как на ладони, только почему она не валится — трупом! — после семи прицельных выстрелов в грудь? Одному из верзил кажется в ужасе, что он палит холостыми патронами.
От хлопков глушителей, от запаха пороховой гари, от редких шлепков дождя, который слышен через открытую дверь, от приступов свежего соленого ветерка — парадный холл особняка стал похож на разбитый аквариум, из которого хлещет призрак воды.
Тем временем я бросаю пистолет — жестом дискобола — в бронзовое тело кентавра, который сверкает вверху на балконном парапете словно само возмездие, что в ярости вскинуло над головой копье мести! Казалось бы, что может сделать кусок металла с массивной глыбой бронзы, насаженной на полуметровый штырь и ввинченный в камень! Но кара собирает свою жатву: пистолет, вращаясь вдоль оси, летит к цели возмездия, угодив точно в основание статуи, оружие ударом пушечного ядра, раскалывает парапет, обнажая в каменном крошеве железный штырь, бронзовая масса теряет опору, и кентавр падает вниз головой, копытом, тяжестью тела, острием копья на… сначала он летит мимо охранника, который стрелял из-за бронзовой вешалки. Напуганный шумом падения, не видя в полумраке откуда грозит гибель, деттта метнулся в сторону, попав прямо под падающую бронзу.
В этот момент в подвале рубильник встает на место, и в доме загорается свет, и хрустальная люстра под потолком парадного холла заливает страшную картину ослепительной ясностью: …сначала копыта статуи настигают спину бегущего человека — удар сзади, от которого хрустят кости — а затем в шею несчастного глубоко, навылет, входит копье.
Единственный уцелевший — третий телохранитель — с содроганием видит — это для него, для него вспыхнул свет! — каким непостижимым образом повержен его коллега. Кентавр пригвоздил намертво человека к полу, и поток крови, петляя, легко бежит по льдистому мрамору широким алым зигзагом. При этом штырь пронзил икру левой ноги. Но мало этого. Падая, тяжкая масса с такой силой оттолкнула бронзовую вешалку для шляп и зонтов, что она упала в противоположную сторону и двумя рожками прижала к полу голову, сбитого ударом ноги прежде всех прочих, верзилы с откушенным языком. Он как раз пытался подняться с колен и, опираясь на руки, начал уже привставать с кровавого ложа. Уцар вешалки так силен, что от пинка по затылку он теряет сознание.
Только тут до уцелевшего дошла вся невероятность случившегося: за считанные секунды несколько роковых, сумасшедших, невероятных случайностей, одна за другой, цепляя причину и следствие, попадая зубцами шестеренок в зубцы, шаг за шагом, вывели из строя двух мощных, опытных и яростных в бою бойцов.
Но еще больше его испугала я — стриженая под мальчика девушка, которая как раз в этот самый жутчайший миг обнимала букет свежих снежных пионов, стоящих по шею в чистой воде, налитой в атласно-синюю вазу и демонстративно покрывала их лилейные лепестки истеричным поцелуем.
Сделав слепой выстрел в мою сторону — промазал фуфло! — третий охранник кинулся по лестнице вверх, но… но когда штормит рок, никому не дано уйт& от разящих брызг.
Вложив в самодельную пращу — она уже вся изъедена свинцовой молью! — фигурные настольные часы из расписного мейсенского фарфора с фигуркой голого античного пастушка с флейтой у губ на позолоченном куполе, — крутанув антикварную тяжесть над головой, я метнула свой снаряд в потолок, целясь в основание люстры — и-рраз! — попала точь-в-точь в желтую звездочку на потолке, откуда свешивалась витая цепь, на которой люстра была подвешена. Цепь содрогнулась от удара, но не оборвалась, а только лишь качнула хрустальное сияние алтарной чаши вправо, влево, снова вправо… но и этого маятника было достаточно. Сорвавшись с петель, несколько острых хрустальных подвесок осиным роем устремляются вниз, защищая лицо от игл охранник вскидывает вверх руки и вскрикивает от боли, —.несколько граненых лезвий со свистом сосулек пробивают мясные ладони и глубоко уходят в запястья. Кажется, что рука ощетинилась иглами. Сверху они чисты и прозрачны, а снизу — мутны от крови.
Жертва пытается удержать пистолет двумя руками, но клыки хрусталя не дают возможность ладоням прижаться друг к другу — пистолет звонко падает на мраморные ступени. И мокрая от крови стальная лягушка скользко скачет вниз, пока не шлепает на пол.
Он чувствует, как волосы встают дыбом от столь невероятных, невиданных, неслыханных ран, в полной панике добегает до площадки второго этажа, и, упав на колени, начинает зубами — скрипя и скользя по стеклу, — вытаскивать из рук граненые жала.
Он абсолютно потерян для боя.
Это видят через окуляр телекамеры в холле мачеха и ее личный телохранитель. Последний покрывается холодным потом. Мачеха курит, вращая помертвевшими глазами.
Двое из охраны поднимаются бегом из подвала наверх, хватают трубку настенного телефона: мадам сообщает, что их осталось четверо.
Из гостиной на пульт прибегает дворецкий: там паника, Лиззи собирается вызывать на помощь полицию. Но мадам запретила такие звонки. Хозяйка спешит вслед за слугой в гостиную, но успевает бросить взгляд на экран телекамеры в холле и засечь мой воздушный поцелуй — легкое облачко злобы, которое я послала в кругляшку. Туши свет, паскуда!
Послав поцелуй, я выхожу из парадного холла обратно наружу и, отыскав пенал еще одной телекамеры над дверью, зловеще и весело машу рукой в рыбий глаз слежки: до скорой встречи, гондоны!
Я устала от вида крови и вышла под купол ночи, перевести дыхание и перекурить. Я медлю продолжать нападение, и, наверное, с полчаса брожу среди ухоженных цветов, а наткнувшись на овальный фонтан, смываю с лица шеи и рук брызги чужой мужской крови. Прикид решительно погиб! Вся туника в леопардовом крапе вишневых горошин.
Светлеет. Туча рассеялась. Дождь почти что иссяк. Только редкие крупные плюхи всей тяжестью падения с высоты заставляют кусты и цветы вздрагивать от щелчков. Жасмин с головой в капели! В каждом бутоне ворочается по литой пчеле из холодного прозрачного бисера.
Фонтан тоже ежится от поднебесной порки.
Я слышу тревожный крик павиана и вдруг понимаю — обезьяна, подражая человеку, открыла клетку. Клетку пантеры.
