выводу, что ошибку, совершенную Комитетом в представлении книги Гусейнова на Сталинскую премию, мы должны исправить и войти с ходатайством в Совет Министров СССР об отмене решения о присуждении этой книге Сталинской премии[1638].
На следующий день Тихонов и Кеменов отправили Сталину копию постановления об отмене решения Комитета[1639] с пояснительной запиской[1640] и проектом постановления Совета Министров СССР[1641]. 14 мая 1950 года в «Правде» появилась заметка с критикой книги Гусейнова.
А уже через два дня, 16 мая 1950 года, Совет Министров удовлетворил просьбу Комитета и отменил решение о присуждении Гусейнову Сталинской премии третьей степени.
* * *
Со второй половины 1949 года советский идеологический контроль почти целиком сосредоточился в области подготовки очередного пропагандистского проекта — международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами», которая была учреждена соответствующим распоряжением правительства к очередному сталинскому юбилею. Закономерное рассредоточение литературных сил уже в 1950 году привело к масштабному кризису не только в области культурного производства, но и в сфере сталинской эстетической теории. Ощущение автономизации писательского сообщества от раза к разу все сильнее овладевало сознанием угасавшего вождя: социалистический реализм как «основной метод» советской художественной литературы с течением времени все меньше соответствовал сталинскому представлению о нем. Постепенно со страниц журналов и газет начали исчезать статьи и заметки, посвященные национальным литературам, которые на тот момент почти перестали существовать как самостоятельные, отдельные культурные традиции. Тогда же началась и стремительная бюрократизация литературной индустрии. Если в середине 1940‐х писательство хоть и было подчинено политическому контролю, но все же существовало в качестве обособленной творческой практики, то к началу 1950‐х любой литератор, претендовавший на место в советской литературе, был обязан в первую очередь быть чиновником, партфункционером. Закономерным образом менялись и принципы работы института Сталинской премии. Нараставшее число разногласий во взгляде на опубликованные произведения становилось причиной, по которой Сталин в одних случаях отдавал предпочтение авторам, стремившимся угодить его прихотливому вкусу, а в других и вовсе отстранялся от принятия каких-либо решений. Полемика с критикой, таким образом, была для него всего лишь способом в очередной раз обратить внимание общественности на собственное мнение, с которым в начале 1950‐х не так уж и считались. В попытке вернуть былую полноту власти вождь сначала спровоцирует новую волну репрессий, сопроводив ее показательными расстрелами, а затем устроит грандиозную реформу партийного аппарата, усилив центростремительный вектор советской политической жизни. Однако восстановить всесторонний надзор за художественной жизнью ему так и не удастся.
Ил. 28. В Комитете по Сталинским премиям в области литературы и искусства // Правда. 1950. № 134 (11606). 14 мая. С. 2.
Ил. 29. В Совете Министров СССР // Правда. 1950. № 136 (11608). 16 мая. С. 2.
Глава пятая. 1950–1953
«Падающего — толкни»: Литература соцреализма на руинах сталинского эстетического канона
Литературная корпорация самозванцев: Социалистический реализм как «основной метод» заработка
В начале 1950‐х советская официальная литература представляла собой чрезвычайно агрессивное пространство, в котором попросту не могла развиться созидательная тенденция. Социалистический реализм окончательно трансформировался в неуправляемый «боевой метод» уничтожения культуры, пока еще поддерживаемый существенным институциональным ресурсом. Однако именно в этот период сталинская соцреалистическая культура вошла в фазу неотвратимого самораспада. Социалистический реализм, вечно изменяя собственное содержание, начал отравлять ту литературную почву, на которой основывался. В конце 1940‐х — начале 1950‐х эстетический канон сталинизма стал саморазрушаться, поскольку почти не осталось писателей (в прошлом многократных лауреатов), которые могли бы создавать «нужные» литературные тексты. Уничтожающей критике подверглось большинство авторов, еще недавно считавшихся «классиками» соцреализма. И. Эренбург позднее писал о культурной обстановке тех лет:
Я недавно проглядел подшивки «Литературной газеты» за 1951–1952 годы. В передовых статьях неизменно повторялось «о невиданном расцвете творчества». Пестрели фотографии многочисленных лауреатов [Сталинских премий]. Но нельзя было предвидеть, на кого обрушится очередная беда. В течение целого месяца ругали украинских писателей: Корнейчук и Василевская[1642] провинились, написав либретто к опере, Сосюра опубликовал стихотворение [ «Любіть Україну»], которое кому-то не понравилось[1643], вспомнили, что в 1945 году у Рыльского были «вредные стихи», вернулись снова к Первомайскому, оказалось, что он одновременно и «космополит», и «буржуазный националист». Другой месяц был посвящен критику Гурвичу, написавшему статью о романе «Далеко от Москвы». А. А. Фадеев и А. А. Сурков признались, что рекомендовали опубликовать статью, которую «Правда» назвала «рецидивом антипатриотических взглядов»… Редактор «Нового мира» А. Т. Твардовский «полностью признал свою вину». Некоторые статьи напоминали отчеты о судебных разбирательствах; только трудно теперь понять, в чем был состав преступления.
«Литературная газета» печатала некрологи: умерли Вишневский, А. Платонов, Павленко[1644].
Между тем первые выступления против «роста националистических настроений», «отхода от принципа партийности» в среде украинских писателей относятся к осени 1947 года, когда в «Литературной газете» появилась редакционная статья «До конца разоблачить буржуазный национализм»[1645]. Именно в тот период советская идеология, а вслед за ней и социалистическая культура приобретали «боевой» характер: литература из коррелята пропаганды вновь превращалась в агрессивный медиум сталинской милитаристской политики. Однако направлена эта политика была уже не вовне, а внутрь самой системы. Эта абсолютно парадоксальная установка на созидательное разрушение в начале 1950‐х годов станет ключевой и для кампании по так называемой борьбе за мир и даже «войне за мир». Партийное руководство, в очередной раз взяв уверенный курс на милитаризацию искусства[1646], начнет культивировать представление о справедливой и праведной идеологической войне против регрессивного западного влияния. Вновь будут задействованы прежние идеологические ресурсы, нужные для оформления новой демагогической идеи, заключавшейся в том, что «Европа объявлялась союзником Советского Союза в его противостоянии Западу — Америке, а Советский Союз становился наследником и преемником европейской цивилизации, разрушающейся под напором американского варварства»[1647]. На службу этой идее будут поставлены писатели и публицисты, уже имевшие соответствующий опыт; об этом — далее.
Однако эта милитаризация соцреалистического искусства в период позднего сталинизма существенно отличалась от той, которая стремительно произошла в первой половине 1940‐х годов. Соцреализм, несмотря на многочисленные декларации обратного[1648], перестал быть «словесным оружием», но полностью обратился в «литературу войны», войны, в итоге предполагавшей уничтожение и самой советской литературы. Марксистская догма об отмирании государства и права в сталинском сознании трансформировалась в тезис об отмирании советской культуры в пользу укрепления вождистской власти. Буквальная идеологическая война должна была вестись и внутри СССР, и за его пределами: уничтожение
