втиснулась на сиденье рядом со мной.
Весь кураж похищения исчез со смертью Дано. Ни Вольга, ни я не думали, что выживем. Но теперь, когда нам все же это удалось, тяжесть содеянного обрушивается на большую девочку. Она опускает стекло со своей стороны, закрывает глаза и выпрастывает руку навстречу ветру, подобно тому как дельфин, плывущий по волнам, высовывает из воды плавник. Вольга сидит в шести дюймах от меня, но с тем же успехом мы могли бы находиться на разных планетах. Холодный зловонный воздух тоннелей врывается в машину. Мы проезжаем мимо съездов, уходящих глубже в подземную сеть города. Чувствую, как мышцы челюсти расслабляются, но перед глазами все еще маячит зрелище крови Дано на кулаке золотого. Вольга подсоединяет свой датапад к панели и включает Ридоверчи.
Его пианино играет нежную мелодию. Мы прокладываем путь сквозь тьму. Из глаз Вольги текут слезы. Но мои глаза сухи.
Часть III
Прах
Pulvis et umbra sumus.
Помни, что ты лишь прах и тень.
Дом Раа
40. Лисандр
Кровавая Арена
Кассий погрузился в раздумья, глядя на каменного дракона в нижнем зале. Морда у дракона длинная. Жадная пасть распахнута и усеяна неровными зубами. Храбрый рыцарь, противостоявший семье Раа, исчез, оставив вместо себя ту измученную, задумчивую душу, которую я знаю. Ранки в тех местах, где кожу пронзил грюсли, распухли и покраснели. Вид неприглядный, однако Кассий сбрил бороду и кажется моложе своих лет. Только глаза старые.
– О чем задумался? – спрашиваю я.
Он словно не слышит. Далекие голоса из сотен глоток шепчутся за двустворчатыми черными каменными дверями, что расположены у подножия каменной лестницы, прямо под взглядом дракона. Наши охранники-серые держатся немного в отдалении, давая нам возможность поговорить.
– Это был цветок, – тихо произносит Кассий.
– Цветок?
Я понимаю, что он сейчас где-то далеко.
– Белый эдельвейс. Это было последним, что отец дал мне перед смертью. – Кассий ненадолго умолкает, неотрывно глядя на дракона. Он редко говорит о своей семье. – Это был великолепный день, – медленно говорит он. Бросает взгляд на охранников. – Ты был слишком юн тогда. Мать держала тебя в Орлином Приюте. Но все остальные члены семьи находились тогда в Эгее, на ступенях цитадели, откуда Августус обычно произносил Вечную речь. Правительница собрала нас на военный совет. Корабли Августуса были в двух днях пути от Деймоса. Солнце стояло высоко в небе; чувствовалась энергия приближающейся бури. Ветер уже подул и принес с собой дождь. Я помню запах цветущей розовой акации над той лестницей. И… на флагштоке цитадели, где я привык видеть одних лишь львов, поднялся наш серебряный орел. Это должно было стать концом развращенного Марса и началом нашей эпохи… У нас были люди. У нас было право. И стоило нам победить Августуса, у нас был бы и Марс – отец никогда к этому не стремился, и потому я знал, что он будет обращаться с планетой хорошо. Но мне было стыдно. Когда я проиграл поединок с Дэрроу, отец сказал мне, что он разочарован. Не тем, что я проиграл. Ему было стыдно за мой эгоизм. – Кассий морщится. – За мою мелочную гордыню. Ваятели починили меня, и я поставил себе цель: искупить вину в глазах отца. Я умолял правительницу позволить мне возглавить легионы, посланные, чтобы заманить Августуса в ловушку на верфях Ганимеда, после того как Плиний передал нам информацию. Она послала со мной Барка, чтобы быть уверенной, что я не подведу. Я не подвел. Я вернулся в Эгею, волоча за собой Августуса в цепях. Я обрел искупление в ее глазах. Но не в глазах отца – пока мы не встали на эти ступени и он не увидел, как я изменился. Он должен был встретить силы Августуса на орбите вместе с нашими двоюродными братьями и сестрами. Остальную часть войск семьи вручили мне для защиты Эгеи. Ты никогда не испытывал подобной гордости, Кастор. Сияющие лица. Смех. Волосы и вымпелы развевались на ветру, когда представители двух поколений семьи Беллона в полном боевом облачении вышли на солнце с совещания. У подножия лестницы отец повернулся ко мне и сказал, что любит меня. Он говорил это тысячу раз прежде. Но это было совсем другое. «Мальчик исчез, – сказал он. – На его месте я вижу мужчину». Тогда я впервые почувствовал, что достоин его любви, достоин быть его сыном. Я понял, какой же я счастливый, как я благословен, что мне достался такой отец. В мире ужасных людей он был терпеливым и добрым. Благородным – как в тех историях, которые нам рассказывали в детстве…
Я оглядываюсь – не слушают ли нас охранники? Их лица до переносицы закрыты дюропластовыми дыхательными аппаратами. Суровые глаза под серыми капюшонами ничего не выражают.
– Он достал эдельвейс из подсумка доспехов, вложил мне в руки и велел мне помнить дом. Помнить гору Олимп. Помнить, почему мы сражаемся. Не за семью, не за нашу гордость, но ради жизни… Этот цветок вырос рядом с его любимой скамьей на хребте, сразу за хозяйственными постройками Орлиного Приюта. Отец поднимался на этот хребет каждый день перед закатом, чтобы отдохнуть от нас, детей, от работы… – Кассий улыбается. – От мамы. Иногда, если мне особенно везло и я тихо себя вел, отец брал меня с собой, и мы разговаривали или просто сидели и смотрели, как орлы наведываются в свои гнезда на скалах. Лишь тогда я был по-настоящему счастлив и не желал ничего большего… Юлиан был маминым любимцем, но отец не играл в эту игру. – Кассий улыбается. – Я знаю, что ему не нравилась ни та корыстная тварь, которой я был перед училищем, ни то ожесточенное существо, в которое я превратился позднее, но там, на ступенях… когда он вложил цветок мне в руки, я понял, что наконец-то стал тем мужчиной, которого он всегда надеялся во мне увидеть. – В глазах Кассия стоят слезы.
– А что сталось с этим цветком? – мягко спрашиваю я, не желая разрушать заклинание.
– Я потерял его в грязи. – Кассий со стыдом смотрит на меня. – Я не думал, что вижу отца в последний раз. – Он умолкает, сражаясь с чем-то большим, нежели страх перед предстоящим поединком. – Все они мертвы. Все эти сияющие лица померкли. Их смех утих… Осталось лишь безмолвие. Я хочу увидеть их снова… – Кассий едва не произносит мое имя, но вовремя осекается. Он бросает взгляд на дверь. – Услышать их. Почувствовать руку отца
