1966
Жертва
1.
Переулок был тёмный, и наши девицы прижались к нам крепче. Мы познакомились только что на танцах, и они уже успели нам рассказать несколько сальных анекдотов.
Из-за угла вышел парень и встал, преграждая нам путь. Глеб со своей подружкой отделился в сторону, что пропустить его между нами, а незнакомец быстро размахнулся и ударил Глеба в лицо, разбив ему очки. Глеб сел, держась за нос. Я подскочил к парню, слыша, как девки, визжа, убегают. Он уклонился от моего удара, и сам ударил меня в грудь; я начал падать и, падая, всадил ему ногу в пах. Он согнулся, а я, озверев, повалил его и стал бить головой об асфальт. Я почувствовал, как Глеб оттаскивал меня, но бил и бил его, понимая, что он уже давно без сознания. Когда я поднимался, руки у меня были в крови. К счастью, в переулке никто не появлялся.
Было около двенадцати.
– Как бы он не загнулся, – сказал Глеб, смотря на неподвижно лежащее тело.
– Плевать. Самооборона… Соскакиваем.
Я взглянул на свои руки и разбитый нос Глеба. С таким видом не хотелось кому-нибудь попасться на глаза. Мы пошли быстрым шагом, стараясь не переходить на бег. По пути у одного дома торчала водопроводная труба, и мы вымылись.
– Э, очки-то я там оставил, – моя лицо, вспомнил Глеб.
– Следующий раз успевай снять очки, подставляя нос под кулак, – попытался я сострить.
Мы нервно рассмеялись, но улыбка одновременно сбежала с наших лиц. Мы вышли на центральную улицу.
– Опять остались без баб, – зло бросил Глеб, щурясь на фонари.
– А эти, кажется, знали, чего хотели…
Каждый из нас подумал о чём-то своём и вздохнул. Всю дорогу мы молчали.
– Ну, пока, – попрощался я. – Созвонимся.
– Давай, – попрощался Глеб.
С Глебом мы дружили ещё со школы. Помню, мы особенно сблизились после одного случая. Как-то мы поехали на электричке за город. Я стоял в тамбуре и говорил Глебу, что курить вредно, а он скалил зубы и, зная, что я не курю, каждую минуту предлагал мне сигарету. Дверь вагона была открыта, и на резком повороте меня швырнуло в сторону, и я чуть не выпал. Глеб схватил меня за руку, и с помощью подоспевших курильщиков вытянул меня.
Глеб много курил, несмотря на запрещения врачей – у него было больное сердце, но он не любил, когда говорили об этом.
* * *
Близился новый год. Глеб пригласил меня на вечер, который устраивался от предприятия, где он работал. Было арендовано кафе. Глеб выступал в самодеятельности, и мы с ним пришли раньше, так как ему нужно было репетировать.
– Ты меня извини, – сказал он, – я оставлю тебя. Нужно проверить микрофон.
– Иди, иди, я посижу здесь.
Я сел в кресло. Кафе находилось на втором этаже. Было ещё рано, и народ собирался медленно. Я смотрел на лестницу, надеясь увидеть хорошенькие лица. Глеб бегал по залу, стукал пальцем по микрофону, глубокомысленно говорил в него: «Раз, два, три» – и снова бегал. Оказывается, он должен был петь. Я недоумевал, кто его пустил к микрофону с полным отсутствием слуха. Пока я размышлял на эту тему, у лестницы появилась девушка. Она стояла, облокотившись о перила и смотрела вниз. Её платье приподнялось и открывало длинные стройные ноги. Лицо я видел в профиль. «Если оно в анфас не хуже, то она очень хорошенькая» – подумал я. Я подошёл к ней и встал рядом, тоже облокачиваясь на перила, и выждав минуту, обратился к ней.
– Извините, вы случайно не с предприятия, которое организовывает этот вечер?
– Да, – повернув голову ко мне, ответила она.
Волосы её были гладко зачёсаны назад и охвачены лентой, а за лентой они, выпущенные на свободу, вздымались вверх и опускались вниз. Я не жалел, что подошёл к ней.
– Видите ли, я сюда попал случайно, вы не знаете, что здесь намечается?
– Да, в сущности, я тоже не очень в курсе дела, – с вежливой готовностью ответила она, – самодеятельность будет вроде бы, ну, а потом танцы.
Голос у неё был низкий. Зубы – белые, ровные. Ногти слишком коротко острижены – признак интимных отношений с физическим трудом.
– Вы кого-нибудь ждёте? – спросил я.
Короче говоря, в конце концов я дал ей свой телефон. Её звали Нина. Она обещала мне позвонить 1-ого января.
Подсев к ней при прощании (я уходил раньше), я положил руку ей на колено, а она поощрительно взглянула на меня.
1-ого она мне не позвонила. Я грустил и писал стихи. Стихи тем лучше, чем грустней. Шедевры лирики созданы в паршивом настроении, и я пытался пополнить их запас.
Она позвонила второго вечером, когда я окончательно скис. Мы договорились встретиться у метро.
Был мороз, и от дыхания людей и машин стоял туман.
Она опоздала на пять минут.
– Добрый вечер, – поздоровалась она.
– Здравствуйте. Если бы вы пришли на пять минут раньше, то вы бы не опоздали, – сказал я с серьёзным лицом, пытаясь сделать выдержанным вино радости.
– Извините, – улыбнулась она.
– Ничего, гораздо хуже, когда опаздывают на десять минут, – произнёс я и приступил к главному:
– У меня к вам два деловых предложения.
Она вопросительно раскрыла глаза. Глаза, кроме того, что были красивые, были ещё умело подведены – плавный переход по всему веку от чёрного к синему.
– Во-первых, к чёрту «вы». Мы ещё достаточно молоды, чтобы не обременять наши ещё хрупкие отношения этой ношей. Предложение принято?
Она улыбнулась и кивнула головой. Зубы у неё действительно были хорошие.
– Что ж, единогласно. – Я продолжал: – Во-вторых, я как и вы… то есть как и ты, ненавижу холод. Наши красные носы подтверждают это. Так что предлагаю устремиться к теплу; я живу здесь рядом, у меня отдельная комната, магнитофон. Мы не будем находиться в гнетущем одиночестве, от этого нас избавят мои родители. Послушаем музыку, попляшем, потреплемся. Идёт?
– Ну что ж, давай, – согласилась она.
Мы сели на автобус и скоро уже поднимались по лестнице. Дверь открыл папа.
– Мы послушаем музыку, – сказал я, чтоб что-нибудь сказать.
Родители трезво относились к посещениям особ противоположного пола, предпочитая, чтоб лучше посещали меня они, чем я – их, так как при отсутствии первого, второе – неизбежно.
Я помог ей снять пальто. Она поправила причёску и вытащила из своей сумки туфли на высоком каблуке и, опираясь на мою руку, одела их.
– Они что – твой талисман? – удивился я.
– Нет, у меня ещё с 31-ого остались.
– Как встретила празднички?
– Ничего…
– Входи, – сказал я открывая дверь в комнату.
Она смело вошла и уселась на диван. Я включил магнитофон, для начала резвое, и сунул ей в руки книгу с рисунками Бидструпа. Его картинки смешат, и это мне помогает избавиться от натянутости первых минут.
Я вышел и принёс оставшуюся с праздников бутылку коньяка.
– Надо б выпить за Новый год, ты не возражаешь?
Она поднялась с дивана.
– Только принеси мне стакан воды, – смущённо попросила она.
– А зачем? Тебе уже плохо? – удивился я.
– А мне нужно запивать – иначе я не могу.
– Интересно… Как в античные времена, – решил я блеснуть эрудицией, – тогда вино обязательно разбавляли, иначе считалось неприличным.
Я принёс стакан воды. Мы выпили. Она сначала выпила глоток воды, потом коньяк и снова запила водой. Выпили ещё. Потом ещё раз.
– Ты действительно имеешь отношение к античности: ты мне напоминаешь богиню, которая была причастна к отношениям между полами.
– Кто же она?
– Афродита Милосская.
– Не Афродита, а Венера.
– Смотри-ка, а ты разбираешься. Давай по этому поводу потанцуем. Магнитофон извергал шейк. Мне было хорошо. Когда выпьешь, получаешь ощущение той жизни, при которой не хочется пить.
Настало время замедлять темп музыки и ускорять темп сближения. Я поставил плёнку с Дорис Дэй, потушил торшер и включил бра. Медленная музыка была отличным предлогом, чтобы покрепче обнять друг друга в танце. Я поцеловал её в горячую шею. Она откровенно повернула ко мне своё лицо, и я поцеловал её в губы. Радость встрепенулась в ней – её язык, красноречиво говорил об этом. «Это ли не ключ к счастью?» – пронеслось у меня в голове, и я ещё крепче обнял её.
Тайнопись любви написана природой на двух существах, и её можно правильно прочесть, если две половины точно совпадут. Прижимаясь к ней, мне казалось, что с помощью друг друга мы сможем раскрыть тайну, которая остаётся тайной даже после того, как её раскрывают.
На теле, которое врастало в меня, была одета широкая юбка и шерстяная кофта. Обнимая её, я засунул руку под кофту и расстегнул лифчик. С её стороны не было и тени сопротивления. Это меня подбадривало, и я был очень благодарен ей за это. Я высвободил её грудь и приник к ней. Она прижимала мою голову и, наклоняясь, целовала меня. Её груди были крепкие и острые, и если не вершинах гор светится снег, то на их вершинах горели костры сосков.
Снять юбку она мне не позволила, я не настаивал и поднял её достаточно высоко, чтоб освободить её бёдра от всего прочего, что на них было. У меня закружилась голова, и я попытался развести её ноги. Но она оттолкнула меня и села.
