А факты общеизвестны: 26 июня 1953 года во время заседания Президиума Совета Министров СССР Берия был арестован, состоявшийся несколько дней спустя пленум ЦК КПСС лишил его всех постов, исключил из партии и передал дело Берии в суд. В декабре 1953 года Берия и несколько его ближайших подручных по приговору Верховного Суда СССР были расстреляны. Существует несколько косвенных свидетельств, что в то время Маленков как формальный лидер государства пользовался поддержкой военных, в частности маршала Жукова, и с их
помощью вполне мог получить единоличную власть, устранив с политической арены всех возможных конкурентов. Однако по этому пути Маленков не пошел, по-прежнему сохранив за собой только один пост главы правительства. И дело было, конечно же, не только в его принципах и личных возможностях. Определяющую роль здесь сыграла позиция всего послесталинского руководства. Любые попытки установления личной диктатуры обязательно натолкнулись бы на решительное сопротивление остальных соратников, что в общем понятно: только ограниченная, контролируемая власть могла гарантировать их от репрессий со стороны более сильного и удачливого. Эта позиция сыграла не последнюю роль в коллективном заговоре против Берии, однако одним устранением Берии вопрос о безопасности бывших сталинских приближенных не решался. Необходимо было позаботиться о создании дополнительных страховочных механизмов, которые могли бы стать гарантами на будущее. Совершенно очевидно, что новая личная диктатура такого рода гарантии исключала в принципе. Это хорошо понимали все "наследники". Поэтому волей-неволей они вынуждены были пойти по пути трансформации режима личной власти, уходя от вож-дистской модели ее организации, но еще не представляя себе вполне даже контуров будущих властных структур. Непроясненность позиций по этому основному вопросу, надо полагать, и отлилась в провозглашенный тогда же принцип "коллективного руководства".
Для начала важно было договориться хотя бы в принципе. Поэтому на пленуме ЦК в июле 1953 года Маленков сделал следующее заявление: "Никто один не смеет, не может и не хочет претендовать на роль преемника. Преемником великого Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии..." Конечно, говоря о том, что "никто не смеет, не может, не хочет", Маленков немного лукавил. Поэтому он выбрал довольно своеобразное объяснение своей позиции: "Если при т. Сталине возможны были ошибки, то тем более чревато большими опасностями повторение их в отсутствии такого вождя, каким был т. Сталин".
Маленков, долгое время работавший вместе со Сталиным, надо думать, хорошо представлял себе место этого человека в созданной им же самим системе. Сталин был ее мозгом, ее мотором, главным судьей и живым божеством. Возможности "коллективного руководства" в сравнении с этим выглядели более чем скромными. Поэтому, счи
тал, например, Маленков, сохранение системы вождизма в отсутствии истинного (харизматического) вождя будет не укреплять эту систему, а только множить ее пороки, наращивая элементы субъективизма в политике.
Уже на первом после похорон Сталина Президиуме ЦК 10 марта 1953 г. Маленков, выступавший с критикой центральной печати, подытожил: "Считаем обязательным прекратить политику культа личности". Секретарю ЦК П. Н. Поспелову было дано поручение обеспечить необходимый контроль за прессой, а Хрущеву -- непосредственно за материалами, посвященными памяти Сталина. Так первоначально весь вопрос преодоления культовой традиции свелся к перестройке пропаганды.
Видимо, в ЦК существовала стойкая тенденция этим ограничиться, потому что, спустя несколько месяцев, в июле на Пленуме ЦК Маленков сделал новое уточнение: "... Дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства". Так был сделан еще один шаг в направлении к изменению основ партийной жизни. "Вы должны знать, товарищи, -- говорил на пленуме Маленков, -- что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала. Мы не имеем права скрывать от Вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной".
На пленуме приводились конкретные факты, когда Сталин единолично при молчаливом одобрении остальных принимал заведомо ошибочные решения. Вспоминалась его инициатива с новым повышением налогов на деревню, идея строительства Туркменского канала без обоснованных экономических расчетов.
Вместе с тем, все, о чем шла речь на пленуме, о чем спорили, с чем не соглашались его участники, оставалось для народа "тайной за семью печатями". Развитие действия шло пока не выходя за рамки узкого круга посвященных.
Когда на страницах газет впервые появилось понятие "культ личности", в массе своей современники не оценили это событие как предвестие большого поворота. Только чуткая мысль могла уловить тогда новые акценты в трак
товке вопросов о движущих силах истории, о роли личности и народных масс, о партии и ее вождях. 10 июня 1953 года "Правда" опубликовала материал под заголовком "Коммунистическая партия -- направляющая и руководящая сила советского народа", рассчитанный на широкий актив партийных пропагандистов. Эта публикация в целом была направлена на преодоление субъективистских подходов в понимании роли партии и отдельных личностей в истории общества. Упоминалось при этом о вреде культа личности, против которого выступали Маркс, Энгельс, Ленин. В рядах первых борцов с культом был назван и Сталин. Его имя было огорожено спасительным "табу", а сама критика культовой традиции получала исключительно положительную направленность, оформленную как переход на коллегиальные основы руководства.
Эта положительная заданность имела и особый психологический фон: в обществе после смерти Сталина достаточно сильны были настроения, отражающие не столько ожидание перемен (как это было, например в первые послевоенные годы), сколько надежду на стабильность, на преемственность общего курса нового руководства и сталинской политики. Учитывая эти настроения, руководители партии должны были действовать в общем как "наследники Сталина".
? И все-таки вопрос, "от какого наследства мы отказываемся?", впервые прозвучал именно сверху, хотя его конкретное осмысление продвигалось медленно, шаг за шагом, путаясь в противоречиях общественного блага и личной ответственности. Известную роль здесь сыграла и личная позиция Маленкова: ему так хотелось подвести под прошлым черту, будто его -- этого прошлого --и вовсе не существовало, начать все с чистого листа. Тогда путь в будущее виделся как простое неповторение прошлых ошибок. Однако, как это бывает, простота оказалась обманчивой, а выбранный путь превратился в долгое блуждание по коридорам и закоулкам системы, выйти за пределы которой Маленков был уже не в силах. Поэтому он делал лишь то, что мог. Действуя не столько по заранее продуманной программе, сколько по обстановке.
Трудно сказать, стал бы вообще Маленков реформатором, окажись он у государственного руля в более благоприятный, спокойный момент. Но ситуация 53-го года была именно таковой, что требовала решительных, незамедлительных действий. Внешне все выглядело по-прежнему устойчиво, почти незыблемо, но те, кто находился
на самом верху, не могли не чувствовать, что эта устойчивость становилась все более относительной. Положение властей предержащих начинало напоминать сидение на вулкане, внутри которого вызревала и накапливалась энергия огромной разрушительной силы. Источник социальной напряженности создавался благодаря постоянно расширяющейся зоне подневольного труда, рассредоточенной между ГУЛАГом, с одной стороны, и колхозной деревней -- с другой.
До сих пор ученые и публицисты ломают копья в спорах о количестве жертв сталинского режима. Не имея возможности вдаваться в существо этих дискуссий, отметим только, что даже по самым строгим (и вероятно, наиболее достоверным) подсчетам к моменту окончания войны в лагерях и колониях НКВД (без учета спецпоселенцев) находилось почти полтора миллиона человек, а за восемь послевоенных лет (т. е. к 1953 г.) эта цифра увеличилась еще на миллион человек, достигнув рекордной за все годы российской истории величины. Содержать это "государство в государстве" становилось все труднее. И не только по меркантильным соображениям.
После смерти Сталина среди узников ГУЛАГа пробудились определенные надежды, связанные с амнистией и реабилитацией. Эти настроения сыграли роль детонатора беспорядков, прокатившихся по лагерям и колониям в 1953-54 годах. Указ об амнистии 27 марта 1953 года, подаривший свободу "преступному элементу", не затронул осужденных за так называемую "контрреволюционную деятельность". Среди последних, между тем, было много "повторников", т. е. людей, пострадавших дважды, осужденных в 30-е годы, затем амнистированных и вновь арестованных уже после войны. Бывшие военнопленные и побывавшие в немецкой оккупации, "крепостные" ученые, работники расплодившихся после войны "шарашек". Были, конечно, и изменники, и предатели, бывшие полицаи и каратели, но не они определяли "лицо" ГУЛАГа. Со всем этим надо было "что-то делать". И кстати объяснять миру, почему в стране "победившего социализма" (пусть пока и в "основном) и в "оплоте реальной демократии" такое количество политзаключенных. Тем более, что в советском руководстве постепенно брала верх линия на расширение международных контактов: "железный занавес" оказался не слишком надежным, а главное, авторитетным прикрытием.
