И далее: "Даже скептик должен признать мужество, честность и коллективный дух, с которым нынешнее совет
ское руководство действовало после 1953 года ... В настоящее время в Советском Союзе ощущается самокритика в ее наивысшей и единственно действенной форме -- в форме практического самоисправления". И все же тогда партия стояла только у истоков этого процесса. Решения XX съезда должны были войти в массовое сознание, найти в нем адекватное отражение. Большая История, переживавшая свой переломный момент, ломала представления об истории жизни конкретных людей, целых поколений. Процесс этот не мог быть ни простым, ни безболезненным. Предстояла большая подготовительная и разъяснительная работа, в которой, -- и это было оговорено специально -- нет места "шараханьям" и поспешности. "Неправильно было бы представлять, --писала в те дни "Правда", -- что достаточно принять некоторые административные меры, и с культом личности будет покончено навсегда...". Как покажет развитие дальнейших событий, полностью избежать "шараханья" так и не удалось.
Постепенно содержание материалов XX съезда по вопросу о культе личности становилось достоянием сначала партийной, а затем и более широкой общественности. В общественном сознании зрел перелом, не случайно 1956 год зафиксирован в нем однозначно в качестве рубежной вехи. Неоднозначны были только оценки этого рубежа: в результате "смятения умов" одни приобретали стимул к развитию мысли, другие теряли "точку опоры". В ходе одного из социологических опросов 60-х годов, целью которого было выяснение отношения людей к различным событиям своей жизни, в числе прочих был получен и такой характерный ответ: "Называю самое плохое. Все события, связанные с критикой деятельности Сталина и работы партии в тот период. Никакое другое событие в своей жизни я так тяжело не переживал, даже неудачи первых месяцев войны с фашистской Германией". Вот другое свидетельство -- первая реакция после обсуждения доклада Хрущева: "... Уже прошла неделя с тех пор, как наша партийная организация подробно ознакомилась с материалами XX съезда партии по культу личности и все время хожу под их впечатлением... В первые дни раздражало то, что суд устраиваем над умершим человеком и так хотелось, чтобы на всю жизнь Иосиф Виссарионович Сталин остался в памяти такой справедливый и честный, каким нам его рисовали в течение более трех десятилетий... И теперь, когда узнали о его крупнейших недостатках, трудно, очень трудно
погасить в сердце эту великую любовь, которая так сильно укоренилась во всем организме".
Переключение критики культа на личность Сталина отнюдь не было случайным. Можно сказать, что такой поворот был как бы заранее задан характером обсуждения этого вопроса на XX съезде и в последующих материалах печати. Культ Сталина -- причина неудач первого периода Великой Отечественной войны, культ Сталина -- источник "голого администрирования", культ Сталина -- первопричина застоя в духовной жизни и т. д. В этой позиции, несомненно, было и рациональное зерно. Но уже тогда что-то мешало принять ее за бесспорную истину, что-то "не сходилось" в сознании. Общее настроение сомневающихся выразило, думается, одно из писем, направленных в те годы в редакцию журнала "Коммунист": "Говорят, что политика партии была правильной, а вот Сталин был неправ. Но кто возглавлял десятки лет эту политику? Сталин. Кто формулировал основные политические положения? Сталин. Как-то не согласуется одно с другим". Это и подобные ему рассуждения свидетельствовали не только о том, что общество постепенно поворачивалось от механического приятия спущенных сверху указаний к действительному осмыслению происходящего, но и о том, что процесс этого осмысления снизу подчас шел дальше тех рамок "личной темы", которая была предложена вначале. Люди задумывались о том, как стало возможным развитие культа личности и разгул фактически ничем и никем не контролируемого произвола. Что помогало власть имущим открыто совершать беззакония и при этом пользоваться доверием и поддержкой большинства народа?
По свидетельству современников, такого массового движения наше общество давно не знало. Шли собрания, неформальные обсуждения, споры и дискуссии. "Повсюду говорили о Сталине: в любой квартире, на работе, в столовых, в метро", -- вспоминал И. Эренбург. -- Встречаясь, один москвич говорил другому: "Ну, что вы скажете?..." Он не ждал ответа: объяснений прошлому не было. За ужином глава семьи рассказывал о том, что услышал на собрании. Дети слушали. Они знали, что Сталин был мудрым, гениальным... и вдруг они услышали, что Сталин убивал своих близких друзей... что он свято верил в слово Гитлера, одобрившего пакт о ненападении. Сын или дочь спрашивали: "Папа, как ты мог ничего не знать?"
Одна дискуссия питала другую, волна общественной
активности становилась шире и глубже. Не обошлось и без крайних выступлений. К такому размаху событий политическое руководство оказалось не готовым. "После XX съезда, когда развернулись активные выступления, мы не были подготовлены к тому, чтобы дать отпор", -- прижалась на собрании московского партактива Е. А. Фурце-ва. Было принято решение временно прекратить чтение закрытого доклада Хрущева. На поступающие с мест в этой связи вопросы обычно давались следующие разъяснения: чтение доклада временно прекращено а) во избежание происков западной пропаганды и б) для проведения более тщательной подготовительной работы среди коммунистов, у которых возникло в ряде случаев "неправильное отношение" к "нездоровым высказываниям". Считалось, что в результате распространения критики культа личности были допущены "перегибы", ведущие, с одной стороны, к стихийному митингованию, а с другой -- к попыткам свержения авторитетов как таковых. Между тем отдельные "перегибы" получались в результате логических рассуждений: если партия выступает против обожествления вождей, то почему по сей день существуют памятники живым людям, находящимся у руководства, почему их именами называются города, колхозы, предприятия? В обществе начала складываться особая ситуация. Свергнув Сталина с его пьедестала, Хрущев снял вместе с тем "ореол неприкосновенности" вокруг первой личности и ее окружения вообще. Система страха была разрушена (и в этом несомненная заслуга нового политического руководства), казавшаяся незыблемой вера в то, что сверху все видней, была сильно поколеблена. Тем самым Хрущев, хотел он того или нет, поставил себя под пристальный взгляд современников. Готов ли он был к такому повороту событий?
Руководство страны приступило к большой и долгосрочной работе, не имея по существу развернутой с расчетом на перспективу теоретической программы.
Концептуальный "вакуум" ставил инициаторов общественных преобразований в достаточно сложное положение, толкая их на путь тактических действий, лишенных стратегической основы. В такой ситуации легко было попасть под влияние наиболее распространенных общественных настроений, нередко подменяющих долговременные интересы сиюминутными. В условиях отсутствия комплексной программы развития социально-экономической политики на реальную практику оказывали дав
ление настроения нетерпения, требующие немедленного исправления всех недостатков "с сегодня на завтра". Это приводило к поспешности и в определении сроков заявленных целей, и в выборе методов осуществления этих целей.
Как решалась в тот период ставшая уже визитной карточкой времени задача "догнать" и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения -- в ближайшие годы?". С одной стороны, было заявлено, что для выполнения этой задачи есть все необходимое и достаточное (подразумевался уровень развития сельского хозяйства). Но с другой стороны, главный упор при этом был сделан на сознательность колхозников, понимание ими значимости поставленной цели. В 1957 г. газетные полосы буквально пестрели многочисленными коллективными обязательствами работников сельского хозяйства, а вслед за этим -- рапортами об их выполнении. Широко практиковалось непосредственное обращение ЦК и Совета Министров к работникам колхозов и совхозов. В ответ на эти обращения в ЦК шли коллективные письма: "Колхозники и колхозницы колхоза ... (далее название колхоза и области. --Авт.), как и все колхозы и труженики сельского хозяйства нашей страны, от всего сердца и как свою боевую задачу восприняли призыв Коммунистической партии -- догнать в ближайшие годы США по производству мяса, молока и масла на душу населения...".
Так делалась экономическая политика. В которой, впрочем, было мало экономического. Поэтому и управление экономикой осуществлялось больше политическими методами. Главную причину хозяйственных трудностей и неудач Хрущев видел в "недостатках руководства", неумении и нежелании отдельных хозяйственников работать с полной отдачей.
"Нерадивый" хозяйственник стал одной из главных фигур фельетонов, критических статей, публицистики. На XX съезде Хрущев говорил о целой категории ответственных работников, которых назвал "занятыми бездельниками": "...на первый взгляд они очень деятельны и они действительно много трудятся, но их деятельность идет вхолостую. Они проводят заседания "до третьих петухов", а потом скачут по колхозам, бранят отстающих, собирают совещания и произносят общие, и, как правило, заранее написанные речи, призывая "держать экзамен", "преодолеть все трудности", "создать перелом", "оправдать
