— Операция оказалась невозможной, — отвечаю сухо, но вместо ожидаемых сожалений вижу в глазах триумф. Будто они спорили, облажаюсь я или нет.
— Вы же говорили, что нашли для нее отличного хирурга, — напоминают мне весьма бестактно.
— И он отказался браться за настолько тяжелый случай. Решил, что гуманнее позволить ребенку пожить.
— Понятно. Бесполезный народ эти врачи. Столько шуму, а толку… — пренебрежительно фыркает собеседник.
— Правда? — спрашиваю ядовито. — А мне так не кажется, ведь я все еще стою перед вами.
Неужели я так остро реагирую только потому, что разговор косвенно затрагивает Жен? Да черт возьми, какая мне разница, что думает горстка напыщенных хмырей? Нравится им перемывать кости людям, которые спасают их жизни? Ну и пусть. Сам всего несколько часов назад пытался вынудить Капранова сделать операцию, будто это то же самое, что сложить столбец цифр в экселе.
Инцидент сходит на нет благодаря возвращению отца, но внезапно я задаюсь вопросом: а насколько сильный придется держать удар, когда место моей спутницы займет девушка, от нашего мира далекая? Просто точно не будет. С другой стороны, я и так слишком долго плыл по течению. Есть вещи, за которые стоит бороться.
Отец просит меня задержаться после собрания. Он человек весьма суровый, порой даже черствый, но в проницательности ему не откажешь, и то, насколько пристально он следил за мной во время встречи, не настораживает. Понятия не имею, о чем пойдет разговор. У нас всегда тысячи нерешенных вопросов, казалось бы обсуждать можно вечно, но поскольку мне есть что скрывать, неизвестность немного давит.
— Что случилось с Алисой? — весьма предсказуемо начинает отец, ослабляя безупречный узел на галстуке. Это означает, что с официальной частью покончено, и до конца дня он намерен заниматься текущими делами. — По телефону ты был весьма немногословен.
Еще бы. Когда он позвонил, я стоял под струями воды и представлял рядом Жен… Приходится моргнуть, чтобы отогнать эти воспоминания. Благо отец в этот миг на меня не смотрит: снимает телефонную трубку и просит секретаря принести нам чай. Отмечаю, что просьба матери снизить дозы кофеина не прошла мимо…
— Опухоль оказалась слишком велика, — отвечаю все так же сухо. Вдаваться в подробности случившегося совсем не хочется, да и отцу они наверняка без надобности. Сейчас мы говорим не о благополучии девочки.
— А это нельзя было выяснить до того, как местечковый главврач уведомил о наших намерениях СМИ?
— Сначала врачи были настроены оптимистично…
— А потом начались хирургические перестраховки. Логично и естественно, — перебивает он скучающим тоном. Злится, что столько времени, денег и репутации потрачено впустую.
— Да. И я бы надавил на них, если бы речь шла о биржевых сводках, а не о живых людях, — отвечаю тем же. Пусть он и глава фонда, пусть на документах значится его подпись, за некоторые решения я оправдываться не собираюсь.
— Видимо, мы переоценили амбициозность Капранова.
Я знал, что отец будет недоволен, знал, что отвечать придется. Нечему удивляться. Просто иногда мне хотелось бы видеть в нем чуточку больше человеколюбия. С другой стороны, было бы странно, если бы на его бизнес-решения начал влиять фактор жалости к ближнему.
В кабинет заходит секретарша отца, несет чай. Как и подобает эталонной помощнице, она высокая, стройная и одевается так, будто вся ее зарплата уходит на дизайнерские вещи. Интересно, с какой стати?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Нервно тру глаза. Интересно, теперь, когда я изменил жене, мне везде будет мерещиться адюльтер? Помню, как флиртовал с этой особой на юбилее одного из директоров. Заинтересованной в отце она не выглядела. С другой стороны, чисто технически я ничуть не менее женат, поэтому выводы однозначно утешительными не являются. Не без удивления отмечаю, что как бы ни была прелестна юная особа из приемной, когда она наклоняется передо мной, дабы поставить чашку на стол, ничего кроме подозрений она не вызывает. Не то, что мой доктор… За такими мыслями едва не забываю поблагодарить девушку за оказанную любезность.
— Выглядишь счастливым, — огорошивает отец, подтверждая мои опасения. Он действительно что-то заметил. — Как у вас дела с Верой?
А вот и первая подножка. Хотел поговорить с женой раньше, чем с кем бы то ни было, включая родителей. И как можно скорее. Лучше сегодня. Сейчас. Но что ответить отцу? Что Вера собирается вернуться ко мне? А потом забрать свои слова назад? Или уклончиво заявить, что все пока еще слишком неопределенно? В любом случае я не скажу то, что он хочет услышать, потому что врать ему не собираюсь.
— Сейчас она закрывает проекты, — отвечаю.
— Возвращается? Думаю, это правильный шаг. Карьера для женщины — хорошее подспорье, но неплохо бы увидеть хотя бы одного внука. Для вас это было бы хорошим вариантом.
— Хорошим вариантом? — хмурюсь непонимающе. Черт возьми, что он пытается мне сказать?
— В последнее время ты слишком увлекся собой, меня это настораживает. Было сложно не заметить, на каком расстоянии ты ее держал после трагедии. Уверен, что и она это чувствует. Закономерно, что вы отдалились — слишком долго жили порознь — но поиграли, и будет.
— И давно ты готовился заглянуть под одеяло нашей кровати? — спрашиваю жестко. — Внуки, отдалились. К чему этот разговор?
Переживания это одно, но нравоучения выслушивать совсем не хочется. Это мой брак и мои проблемы, когда в них лезут посторонние — раздражает. И я уже достиг того возраста, когда отец стал посторонним.
— Сын, я воспитывал тебя обязательным человеком, учил нести ответственность перед близкими. Не знаю и не хочу знать, в чем причина глупой улыбки на твоем лице, но прекрати это немедленно!
Слова отца ударяют под дых. Как я уже отмечал, лгать никому не собирался, но одно дело встать, постучать вилкой по бокалу и во всеуслышание признаться, что я подлец, и совсем другое быть пойманным на задирании юбки. Но есть нечто еще более обидное: отец даже мысли не допустил, будто моя радость — следствие радости, а не глупости. Будто все лучшее у меня уже есть, и желать иного — что зарываться сверх меры. То есть по сути он только что посоветовал мне «немедленно прекратить» быть счастливым.
Видимо недаром мне вспомнились обстоятельства брака с Верой. Неужели ситуация повторяется? Я снова вижу то же самое неодобрение, что и в детстве. И неужели только мне оно кажется нелепым, неуместным и неуважительным? Да, я всегда знал, что долг для нашей семьи не пустой звук, знал, что каждое мое действие будет рассматриваться под микроскопом, и в первую очередь родными, но не представлял, что однажды это станет сродни смирительной рубашке. В конце концов, есть же вещи более важные, чем репутация. Я столько лет не видел смысла лежать в постели, обнимая женщину рядом, что сегодняшний день стал откровением. И мне пытаются донести, что это правильно?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— У тебя что-то еще? — холодно спрашиваю отца.
