— Ты в нашу жизнь не вмешивайся!
— Мы живем по нашим старинным законам!
— А если вы и Азамат-агай ошибетесь и осудите невинного?
Злой толпе недоверие к осененному святостью Азамату показалось святотатством, и на Кудряшова надвинулись с угрозами взлохмаченные жилистые мужчины:
— Мы ошибемся, Азамат-аулия поправит!
— Он — курэзэ[50]!
— Он с того света, он божий посланец!..
— Ну как, убедился? Мне верят, мне! — торжествующе произнес Азамат и велел работнику принести из дома ружье.
С унижением чувствуя свою беспомощность, Кудряшов отошел к воротам.
Подкинув ружье вверх и ловко его поймав, Азамат протяжно, с завываниями, подражая мулле Асфандияру, свершавшему молебствие в мечети, изрек:
— Бисмиллахир-рахманир-рахим. Ружье кремневое, заряжено крупной дробью, какая медведя кладет наповал.
В толпе пронесся вопль восторга.
— Подводите подозреваемых по одному! — скомандовал зычно Азамат, видимо, вспомнив, как распоряжался в полку. — Открой рот, сожми дуло в зубах.
Трясущегося от предсмертного ужаса парня повели, крепко держа под руки, заставили встать на колени.
— Ружье само по себе, лишь волеизъявлением Аллаха выстрелит в вора!
Толпа снова загудела от возбуждения: послышались стоны.
Парень, волоча ослабевшие в коленках ноги, медленно подошел, на темном лице выступили крупные капли пота, приставил рот к дулу и разразился облегчавшими душу рыданьями:
— Слава Аллаху! Слава праведнику Азамату! Есть на земле правда.
И остальные подозреваемые остались чудесно невредимыми, ружье не стреляло само по себе.
— Парни невиновны, но вор здесь, среди земляков, — не сдавался Азамат. — Будем искать дальше! Эй, подходите по очереди. Ну, с кого начнем, эй!
Мужики, зная, что они не повинны в краже козы, подходили смелее, слюнявили дуло ружья и отступали, славя Всевышнего и посланца его Азамата.
Вдруг Азамат заметил зорким глазом, как долговязый мужик, пригнувшись, быстро-быстро засеменил в проулок, размахивая руками.
— Эгей! Стой! Держите вора! — завопил Азамат. — Тащите его сюда, гада!
Мужчина обмяк от страха, забился в руках догнавших его джигитов, упирался изо всех сил ногами, когда его поволокли, и наконец, выдавил из перехваченного судорогой горла:
— Я-а-а зарезал козу-у-у… А-а-а! Не погубите, ради Аллаха.
Ослепленные местью, злобой, мужчины повалили его на землю и начали топтать сапогами.
— Они же убьют его! — воскликнул потрясенный Кудряшов. — Прекрати этот самосуд!
Но Азамат с невозмутимым видом пожал плечами.
— Останови!.. Я аудитор, военный юрист, требую прекратить дикое самоуправство!
— Все свершилось по справедливости. Вор признал свою вину. Аллах повелел наказывать злодеев… — И святитель неспешно прошествовал в дом.
Кудряшов бросился на разъяренных людей, оттаскивал, кричал и по-башкирски, и по-русски, грозил всевозможными карами, но, видимо, не угрозы, а диковинное словцо «аудитор» отрезвило наконец мужиков, и они начали отходить не оглядываясь.
Опустившись на колени, Кудряшов приложил ухо к груди вора — сердце его колотилось с перебоями, то замирало, то оживало.
— Кажись, выживет, поправится! — обрадовался Петр Михайлович.
Он послал мальчишек за благоразумно отсиживающимся дома старшиной Зулькарнаем, велел снарядить подводу и сам проследил, чтобы покалеченного мужика увезли в оренбургскую больницу.
Не заходя к Азамату, он незамедлительно уехал в город.
16
Перебравшись с матушкой на постоянное местожительство в Оренбург, Петр Михайлович возглавил тамошнее тайное освободительное общество и вел дела весьма осмотрительно. Ему так или иначе помогали майор Кучевский из дорожно-строительного батальона Четвертой дороги, ведущей к границе и посему считавшейся военной, полковник в отставке Самарин, офицер Башкирского казачьего войска майор Венкер. Помогали главным образом тем, что сочувствовали освободительному движению, при встречах пылко говорили о свободе и просвещении народа. Кудряшов и сам толком не знал, что делать, но понимал, что надо вовлечь в общество молодежь из мелкопоместных дворян, чиновников, младших офицеров — молодые и по возрасту, и по горячему нраву, и, пожалуй, по удальству более способны на рискованные дела.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
От приезжих надежных людей Петр Михайлович слышал о существовании в Петербурге тайного общества, ставящего целью освобождение крепостных и уничтожение самодержавия. Он просил верных офицеров, едущих в столицу, узнать поподробнее о составе, о системе деятельности общества, но безрезультатно — то ли они действительно не смогли установить связь с революционным подпольем, то ли робели заикнуться о тайном обществе.
Наконец Кудряшов выхлопотал себе положенный отпуск и в начале декабря 1825 года выехал на перекладных в Петербург.
Попасть в столицу не удалось: заставы перекрыты, въезд в Петербург воспрещен. Почтовые станции переполнены проезжими, смотрители скрылись во избежание кулачной расправы, осанистые помещики, величественные генералы, юркие купчики возмущались, требовали лошадей, с живейшим интересом выслушивали сплетни, слухи, домыслы и тотчас, со своей стороны, пускали их в оборот, дополнив фантастическими измышлениями.
И все же Кудряшов понял, что император Александр скончался в Таганроге, восставшие войска отказались присягать взошедшему на престол младшему брату царя Николаю. Пушечные залпы смели ряды восставших. Генерал-губернатор Петербурга, герой Отечественной войны с Наполеоном Милорадович был убит Каховским.
Возникло, перепархивало из уст в уста диковинное слово, доселе не бытовавшее в России, но с тех декабрьских дней навечно вошедшее в историю — декабристы. И Каховского взволнованные, возмущенные, доходящие в ярости до истерики люди уже называли декабристом, проклинали, клеймили, не догадываясь, что этим словом они его возвеличили.
Кудряшов все вспоминал самосуд в ауле над вором, по благословению и по наущению блаженного Азамата, и представлял себе, как эти лощеные, изъяснявшиеся на чистейшем французском языке, кичившиеся и саном, и положением, и чинами люди растерзали бы в кровавые клочья, попадись им в руки, не только Каховского, но и любого другого декабриста.
Со всех сторон слышалось:
— Вот вам и либерализм, свободомыслие! Да это почище бунта Емельки Пугачева, там хоть участвовали казаки и башкиры, а здесь-то молодые дворяне!
— Ветераны Отечественной Наполеона разгромили, а тут — извольте! — посягнули на честь и достоинство самодержца!
— Заразились в Париже бредовыми идеалами якобинцев, Робеспьера!
— Всех на виселицу!..
Отчаявшись, Кудряшов решил вернуться восвояси, благо на Москву и на Казань порожние тройки были в избытке.
Дома он узнал, что на Украине в те же дни восстал Черниговский полк, но и там мятежники были беспощадно разгромлены. По квартирам передавали тайно, что опала коснулась и сына незабвенного старика Волконского, столь любимого в Оренбургском крае, молодого князя Сергея Григорьевича.
Кудряшов испытывал безмерное горе. Оренбургское тайное общество трещало по швам — благоразумные люди, особенно постарше, усердно открещивались от всяких заговоров и крамольных замыслов. Но молодые, и это укрепляло веру Петра Михайловича в победу над силами зла, не приуныли. Петр Михайлович узнал, что и в Петербурге, и на Украине декабристы не привлекали в общество солдат и крестьян. «Вероятно, пока в этом нет необходимости, — согласился в душе Кудряшов, — народ, увы, невежественный».
И в январе 1826 года Кудряшов собрал своих приверженцев и единомышленников в доме своих знакомых, неприметно приткнувшемся в переулке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Не так-то много горячих голов собралось в тот день, и все же Кудряшов чувствовал себя увереннее: не одинок, остались в строю борцы, готовые бросить вызов, казалось бы, неприступной цитадели самодержавия, бесправия народа.
