Бежит-течет Авзян-река, На берегу сосна одинокая. Врагам нас не одолеть, Если братство сохраним. Надзиратель подкрался в валенках бесшумно, отодвинул волчок на двери. Буранбай подумал, что он заругается, но услышал спокойный голос и лязг ключа в замке.
— Заключенный Кутусов Буранбай, собирайся, следователь ждет.
— Зачем это? Надоело.
— Ну этого я не знаю. Выходи!.. Иначе силком потащим.
«И верно, сволокут, да еще накостыляют по шее…»
И он зашагал по коридору за конвоиром.
В канцелярии сидел сухопарый, с обширной лысиной следователь. На этот раз он выглядел в полном параде: мундир с иголочки, широкий пояс, эполеты с аксельбантами, под столом то и дело мелодично позвякивают шпоры.
«Чего это он принарядился?.. Не иначе, как явится инспекция».
— Садитесь, — и следователь кивнул на стул.
— Зачем вызывали? — устало, зло спросил Буранбай, тряся лохматой, грязной бородою.
— Здесь вопросы задаю я, а вам, арестант Кутусов, надо на них честно отвечать, — без гнева сказал следователь и, бегло взглянув на какую-то бумагу на столе, резко вскинул подбородок. — С кем вы поддерживаете связь на воле? Кто вам сообщает в тюрьму оренбургские новости?
— Какие новости? Меня и на прогулку теперь не выпускают. Взаперти!.. Заживо похоронили. Чего ко мне привязались?
— А от кого узнали, что приехал новый генерал-губернатор Перовский?
«Не родственник ли того Перовского, с которым встречался на Бородинском поле?»
— Вы же сами, господин, мне и сказали о приезде Перовского на той неделе.
— Я вас на прошлой неделе не вызывал на допрос.
— Да, но вы заходили в камеру.
Следователь забарабанил пальцами по краю стола.
— А надзирателю говорили, что, может, при Перовском наступят более мягкие порядки?
— Это говорил, не отрицаю. И на эшафоте приговоренный к казни еще надеется на царскую милость.
«Умный!» — одобрительно подумал следователь и круто повернул:
— Письмо на башкирском языке с призывом к башкирским казакам поднять восстание посылали?
— Что за чепуха?! Ложь! — закричал Буранбай с нескрываемой радостью: выходит, что призывы к бунту не прекратились и без него, кто-то разжигает ярость народа, бросает клич к возмездию.
— А почему это вы так обрадовались? — хитренько прищурился чиновник.
— Это уж мое дело, вас, судейских, не касается.
— Правильно, но нас, Кутусов Буранбай, касаются донесения начальников кантонов, а они люди проверенные, благонадежные, сообщают, что бунты, поднятые башкирами Пермского уезда и Восьмого кантона Уфимского уезда, вспыхнули по вашим подметным письмам. Бунты…
— Не заржавел булатный меч Салавата! — с восторгом воскликнул Буранбай.
— Вот вы себя и выдали, — торжествуя, заключил следователь.
— Но поджигательных посланий не писал, и не потому, что их не сочинял, нет, ночью разбудите — скажу слово в слово, а потому, что лоскута бумаги не имел, чернил не было, да и глаза от вечного сумрака ослабели.
— И все же письма после кровавого подавления бунтов найдены. Доказано, что был создан ударный отряд из добровольцев, чтобы ночным налетом на тюрьму освободить и увезти вас в степь.
— Писем не писал, а бунтовщикам сочувствую.
— Добровольное признание облегчит вашу участь. Иначе наказание будет беспощадным!
— Проваливай ко всем шайтанам! И разговаривать с вами, господин, не хочу.
Чиновник криво усмехнулся.
— Ну повезло тебе, подстрекатель, что сегодня особенный день, а то по моему сигналу кости бы тебе переломали. Ступай в камеру и вымой там пол и нары и заодно ополосни свою басурманскую рожу.
От уборки камеры Буранбай не отказался, и когда заключенные-уголовники, то ли воришки, то ли конокрады, принесли ведра горячей воды и ветошь, с усердием принялся мыть стены, пол, окно, нары — воздух станет посвежее…
Внезапно в коридоре забегали, застучали сапогами, послышались возгласы «Смирно!», звякнули шпоры, и в дверь мерными шагами вошел молодой генерал в сюртуке до колен, с Георгиевским крестом на груди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Это, ваше превосходительство, бывший есаул, бывший, увы, герой Отечественной войны, Буранбай Кутусов, — глубоко вздыхая, докладывал начальник тюрьмы, — доверили ему пост старшины юрта, а он ударился в крамолу, подбивал земляков к неповиновению, к неуплате налогов, к открытому мятежу! Беглец. Скрывался в степях. И здесь ведет себя, как дикий зверь — не раз бросался в драку со следователем, с надзирателями.
Буранбай знал, что при появлении не то что губернатора, но и одного начальника тюрьмы следует встать, но упрямо продолжал сидеть на пахнущих распаренной древесиной нарах.
— Встань, азиат! — рявкнул начальник, топнув ногой.
Арестант и ухом не повел.
— Поднять его! Ж-жива-а-а!..
— Не надо, — мягко сказал генерал, шагнул смело поближе. — Я новый генерал-губернатор края Перовский. А вы кто?.. Расскажите коротко.
— Да вам, ваше превосходительство, доложили обо мне, конечно, и правду, и неправду, особенно неправду, — дерзко сказал Буранбай, не вставая. — Чего еще языком трепать?
«И точно зверь! Волосы всклокоченные, до плеч, борода по пояс, глаза горят злыми огнями. И дрожь его бьет».
— А вы все-таки сами скажите, — вежливо попросил Перовский.
И эта вежливость подкупила, тронула Буранбая, он встал, выпрямился:
— Да вы же мне не поверите, ваше превосходительство…
— Как знать, может, и поверю, — лукаво улыбнулся в усы Перовский.
— Обвиняют в расхищении казенных денег, а я к ним даже не прикасался! Избивают.
— Врет он, не верьте ему, ваше превосходительство, — буркнул начальник тюрьмы.
— Вру? Нет, не вру!.. — И Буранбай завернул рваную грязную рубаху, подставил губернатору под нос исполосованную, в кровоподтеках, в синяках и рубцах спину. — Вот как я вру!..
Перовский покосился на покрасневшего начальника, спросил:
— Воевал?
— А как же! — В узнике пробудился былой джигитский задор. — С первого до последнего дня. В Париже был. Войсковой старшина Первого башкирского казачьего полка, ваше превосходительство.
— Кто был командиром полка?
— Сперва Лачин, затем Кахым Ильмурзин!
— Знаю, — одобрительно заметил генерал. — С обоими командирами был знаком. С Кахымом меня познакомил в Париже князь Волконский.
— А где он сейчас, ваше превосходительство?
По лицу Перовского проплыла тень досады.
— Ну об этом не здесь говорить…
— Разрешите спросить, ваше превосходительство?.. Вы участвовали в Бородинском сражении совсем юным офицериком?
Генерала покоробило это словечко «офицериком», но он все же ответил спокойно:
— Да, участвовал и чудом ускользнул от смерти.
— Так вот, ваше превосходительство, от смерти-то вас спас я, есаул Кутусов, — со сдержанным торжеством произнес Буранбай.
Начальник тюрьмы, адъютанты, офицеры, охваченные сильнейшим волнением, отступили в коридор. А Перовский, без колебания поверивший арестанту, заросшему грязными волосами, в рубище, помолчал немного, словно заглянул добрыми голубыми глазами в свою военную юность, и протянул задумчиво:
— Тот башкирский казак молодым был…
— Да ведь и вы были много моложе, — без должного почитания напомнил заключенный. — Сколько лет прошло! У меня вдобавок тюрьма.
— Да, тюрьма… — машинально повторил Перовский, но спохватился, что не ко времени погрузился в воспоминания, да и при тюремщиках и младших офицерах беседовать приветливо с бунтарем неразумно — настрочит, того гляди, кто-нибудь донос в столицу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И быстро вышел.
«Вот и поговорили!.. — в полном отчаянии Буранбай опустился на нары. — Какой толк, что с Перовским встретился? Как бы хуже не стало: люди не любят, когда им напоминают о благодеянии. И где это видано, чтобы волк сдружился с бараном?..»
