Аппи это не очень занимало. Полезная или бесполезная, препятствие или подмога, она проживала свою жизнь. Ей хотелось верить, что когда-нибудь, через много лет, у нее будут праправнуки, которых можно будет качать на колене и рассказывать им, как давным-давно прапрабабушка сражалась с мерзкими исчадиями механизированной адской кухни Цунгариальского Диска силами лишь одного — очень сложного, но легковооруженного — микрокорабля, выгруженная в неразрывное мозгоединство с бортовым искусственным интеллектом и более экзотическими видами оружия, призванными как следует разворошить это осиное гнездо. Но это будет другое время, для других чувств. И, несомненно, совсем другая жизнь.
А сейчас она была на войне, и у нее прямо перед носом роились вредители, которых надо было выжечь любой ценой.
Она время от времени размышляла, а чем вообще сможет помочь в этой драке «Палач», который, по слухам, уже на подлете. Ей почти хотелось, чтобы он так вообще и не появился.
Они пришли за ним; он ожидал их появления, и вот они наконец нашли его. Представительница Филхэйн, ее помощник Кемрахт и многие, многие другие (операция постепенно приобрела значительный размах) работали день и ночь, охраняя его от зевак и недоброжелателей. Они увезли его из здания Парламента сразу же после знаменитых слушаний, на которых он дал показания, и постоянно перевозили с места на место в течение следующих нескольких недель; он редко спал две ночи подряд под одной крышей.
Он останавливался в огромных аппартаментах на верхних этажах небоскребов, принадлежавших тем, кто сочувствовал их делу, ночевал в дешевых гостиницах на обочинах шумных сверхскоростных трасс, жил в плавучих домах на глади мелководных лагун у самого моря, а последние две ночи провел на старой даче в горном лесу, где представители высшего и высшего среднего классов сотни лет назад, когда еще не было изобретено кондиционирование воздуха, любили отдыхать жарким летом. На дачу вела единственная дорога — узкоколейка, по которой он и прибыл с двумя постоянными сопровождающими, а также немногочисленной сменной командой добровольных помощников и телохранителей, которая теперь повсюду странствовала вместе с ним.
Домик стоял на водоразделе у горного гребня, из него открывался вид на величественные кроны деревьев, простиравшихся до самого горизонта, вдоль которого вытянулось дрожащее дымчатое марево. Его заверили, что в ясный день отсюда видны равнины и даже самые высокие из небоскребов ближайшего мегаполиса, но проверить это утверждение он не смог, потому что погода стояла пасмурная, туманная, влажная, над горами неспешно проплывали нитевидные полосы облаков, временами цепляясь за вершины и как бы оборачиваясь вокруг них, словно тонкие, не очень прочные на разрыв шторы.
Они рассчитывали перебраться в другое жилище уже этим утром, однако ночью сошел оползень и перекрыл дорожное полотно.
Прин стал звездой, как бы ни стыдился этого. Ему было нелегко с этим примириться. Все хотели взять у него интервью, переубедить его, указать ему на ошибки и логические нестыковки в показаниях, поддержать, осудить, спасти, уничтожить, помочь, воспрепятствовать и помешать. В большинстве случаев они стремились добраться до него, чтобы выполнить все вышеперечисленное.
Прежде Прин был ученым, профессором права; он посвятил жизнь теории и практике юстиции. До определенного момента вся его профессиональная жизнь была посвящена теоретической юстиции, но потом он решил поверить свои знания практикой и постепенно втянулся в громкие дела, чреватые скандальными разбирательствами и демонстрациями протеста под окнами университетского кабинета, перешел к полулегальным публикациям на сетевых ресурсах и в конце концов дал согласие проникнуть в Ад, существование которого отрицали все. Кто-то напрямик и по неведению, кто-то же, напротив, прекрасно знал, что там творится, но делал вид, будто не в курсе, потому что в определенном смысле соглашался с самой концепцией Преисподних, с возмездием для тех, кто заслужил посмертную кару. Такие полагали, что Ад — это для других[33].
Ему было кое-что известно об ужасной реальности этого места: он читал немногочисленные официально опубликованные и незнакомо распространяемые отчеты. Он и одна из его младших сотрудниц отважились проникнуть в Преисподнюю сами, чтобы принести обществу информацию из первых хоботов, рассекретить нежелательную правду. Конечно, их с Чей никто бы не назвал естественными и первоочередными кандидатами на выполнение столь необычной, опасной и устрашающей миссии. Тем весомей должны были звучать их свидетельства, когда и если они вернутся. Они не были одержимыми искателями славы, не подвизались в бульварной прессе, чтобы создать себе сомнительную репутацию, никогда даже не пытались привлечь к себе такой напряженный общественный интерес, какой неизбежно должно было повлечь за собой успешное возвращение из странствий по Преисподней.
Постепенно, пока шли тренировки, призванные подготовить их к миссии прикрытия (сперва они предполагали ограничиться штудированием секретных источников о предмете исследований, но соратники по их маленькой подрывной ячейке настояли, чтобы в курс подготовки была включена серия упражнений по психологической «закалке», немногим — прежде всего по интенсивности переживаний — отличавшихся от того, что им предстояло пережить в случае провала), они стали любовниками. Это несколько осложняло всю затею, но они вынесли свои чувства на суд товарищей и внимательно обсудили их между собой. Решили, что в каком-то смысле любовь даже пойдет миссии на пользу: она поможет им работать в связке, когда они попадут в Преисподнюю, и сотрудничество их окажется более продуктивным и слаженным, чем если бы они были просто коллегами и друзьями.
Оглядываясь вспять на их патетические и пылкие речи, на искренние, жутко серьезные дискуссии и добросовестные приготовления, он не ощущал ничего, кроме смущения, горечи и нежности. Как вообще могли они надеяться, что несколько дней психологической закалки подготовят их к такому ужасу? Небольшие электрошоки, показное удушение, крики и оскорбления, которыми осыпали их волонтеры из числа армейских ветеранов? Ха! Да все это не стоило и минуты тех кошмаров, что обрушились на них в Аду с первого дня, с самого начала миссии.
Да, их закружило в ужасающем водовороте жестокости, ярости и ненависти, повлекло и обезоружило сразу по прибытии, но все же они оставались вместе почти до конца и, по крайней мере отчасти, выполнили порученное им задание. Он вырвался. Он сумел вернуться, пусть даже Чей потеряла рассудок, значит, миссия увенчалась успехом. Он сумел пробраться на самый верх и дать ясные, трезвые, разумные, непререкаемо убедительные показания — лучших они бы и ожидать от себя не могли в те далекие дни, когда впервые начали обсуждать планируемую миссию с программистами, хакерами, бывшими правительственными осведомителями, вообще всеми, кто входил в первоначальное ядро маленькой подпольной организации.
Но для этого ему пришлось разлучиться с Чей, бросить ее в Аду. Он сделал все, что смог, чтобы спасти ее, вытащить за собой, но он не мог поставить ее выше интересов миссии. И в самую последнюю секунду, когда они уже пролетали в отчаянном прыжке через слабо мерцавший портал, который вел назад в Реальность, он извернулся так, чтобы пройти в портал первым, спиной вперед, прижав ее к груди. Он в буквальном смысле слова поставил себя на первое место, выше ее.
У него сохранялась слабая надежда, что портал пропустит их обоих, но он понимал, как это маловероятно. И он не мог не задаваться вопросом (и он им задавался тогда, точно так же, как сейчас): если бы Чей не утратила разум, поступил бы он с ней иначе?
Он полагал — нет, он надеялся, что поступил бы. В этом случае у него не оставалось бы сомнений, что она даст такие же информативные и убедительные показания, как и он сам недавно. После этого он, скорее всего, поступил бы как порядочный павулианец, как мужчина, как рыцарь, и спас бы девушку — сохранил бы ее, потому что в той ситуации это слово бы имело буквальное значение. А сам претерпел муки и пытки, какие было бы угодно для него определить бездушным чинушам из Адской бюрократии. Но он поступил бы так только в том случае, если бы у него оставалась уверенность, что в базовой Реальности она придет в себя, снова обретя здравый ум, а не останется проливать слезы до конца дней своих беспомощной жертвой душекрушения.
В Аду она отрицала само существование базовой Реальности, потому что только так могла сохранить остатки распадающейся личности. Так разве мог быть он уверен, что, вернувшись в мир живых, она не примется — по механизму вытеснения — отрицать существование Преисподней? Это при условии, что она вообще бы вышла из того жалкого состояния, в которое была ввергнута под конец операции.
