— Так он вас и сейчас пошлет куда следует, — торжествующе сказал начальник артиллерии.
— Я это учел, — с достоинством ответил начальник спецслужбы. — Я скажу ему, что наша акция лишь упреждает соответствующую попытку министерских вооруженных сил. Я скажу, что сателлит должен быть просто снят, без всякого военного употребления. Когда прикидочные программы будут составлены, наши специалисты внесут соответствующие коррективы.
— Это умно. — Председатель одобрительно кивнул.
— Данная фигура для нас интересна еще и вот почему. — Начальник спецслужбы сделал эффектную паузу. — Собирая информацию об этом человеке, я обнаружил, что он в течение почти полугода был приемным отцом мальчика, впоследствии ставшего известным как Мутант!
— Что?! — выкрикнул председатель среди поднявшегося гомона.
— Именно он и его жена могут знать все о Мутанте!
— Удивляюсь, что он еще в шахте… В добрый час, генерал. Немедленно займитесь этим человеком. Немедленно. И, коль скоро вы сами напомнили мне, — Мутант должен быть взят сегодня. Именно нами и именно сегодня. Идиотский миф о грядущем завтра исходе должен быть решительно пресечен. Он расслабляет и дезорганизует общину. Кроме того, Мутант необходим как материал для исследований первостепенной важности. Вам, в сущности, следовало раньше подумать об этом!
— Я думал и думаю об этом. — Лицо начальника спецслужбы порозовело от обиды. — Я прекрасно понимаю важность этих двух моментов.
— При угрозе захвата Мутанта министерскими силами он должен быть безжалостно уничтожен.
— И это я тоже понимаю, мой генерал. Я прекрасно понимаю, однако, что первостепенным вопросом является захват министерских складов. Без Мутанта мы до сих пор обходились и сможем обходиться впредь. Без запасов — нет. Захват министерских складов даст нам возможность продержаться еще по меньшей мере год…
— А потом? — громко, насмешливо спросил начальник артиллерии.
— Я не вижу смысла в беспредметной болтовне! — огрызнулся начальник спецслужбы, а начальник космического командования вдруг улыбнулся беззащитно и совсем по-детски. В наступившей тишине председатель глухо сказал:
— Все свободны.
Когда отгрохотали стулья и отхлопала дверь, он вынул из ящика стола изящный курвиметр и медленно подошел к карте. Уткнул колесико в пункт «А-1». Следуя линиям высот, огибая какие-то условные знаки, густо засыпавшие бумагу, дрожащей рукой повел мягко зажурчавшую пластмассовую безделушку к пункту «Отметка 97 (Корыто)». Раз, другой. Третий. Он выискивал оптимальный маршрут — и не заметил, как приоткрылась дверь.
— Четырнадцать миль, — сказал, стоя на пороге, начальник объединенного космического командования. Председатель, как ужаленный, обернулся. Курвиметр вылетел из его пропотевших пальцев, сухо ударил по полу — сколовшаяся рукоятка длинной глянцево-черной каплей брызнула под необъятный стол. — Меньше никак, я тоже… И места опасные — зыбучий солончак, дюны. Крысиные города… В одиночку не добраться.
— Я намечал путь следования мобильной группы, — высокомерно проговорил председатель. — На случай, если днем его не обнаружат и придется вечером взять или уничтожить его дома.
— Я так сразу и понял, мой генерал.
Председатель нагнулся за осколками. Его дыхание, натужное от неудобной позы, прерывисто скрипело в тупой подземной тишине. Потом, упершись одной рукой в колено, он медленно распрямился.
— Да, — сказал он, задыхаясь. — Крысиные… — Неловко приставил обломок к обломку — пальцы его не слушались, излом колотился об излом. — Еще можно склеить, — беспомощно выговорил он.
— Можно, — ответил начальник объединенного космического командования. — Только — зачем?
День
Отец
Перерыв обрывает работу, как смерть.
Перерыв сметает бьющий в мозг грохот, и в мозгу становится просторно и пусто от распахнувшейся тишины, и кажется, будто проваливаешься и падаешь. И действительно падаешь — там, где застала сирена, — и не думаешь уже ни о чем, и долго не можешь шевелиться, говорить, даже пить — только тупо смотреть, как тонет свет в медленных перекатах каменной пыли, как растворяются, убегая во мглу, тусклые рельсы узкоколейки, как, стиснутое узостью штольни, мерцает исчезающее пятнышко света — у выхода, над постом охраны.
В перерыв можно слышать кашель. Вблизи, вдали. Он ходит мертво хрустящими волнами — немощно кашляет мгла, старчески кашляет эхо.
Профессор сидел привалившись к борту вагонетки. Рядом хрипел напарник — живот его, раздвинув полы лишенного пуговиц пальто, судорожно ходил вверх-вниз. Бессильно ворочая глазами, напарник следил, как профессор, отпив глоток, завинчивает флягу.
В перерыв можно разговаривать.
— Я человек без воли, — просипел напарник. — Вечно все… выхлебаю с утра. А потом загибаюсь.
Профессор молча протянул ему флягу. Запекшиеся в черную корку губы дрогнули, рука шевельнулась и бессильно замерла.
— Нет… я не…
— Берите-берите. — Профессор подождал еще. Напарник закрыл глаза. — Ну, ничего, — сказал профессор, убирая флягу. — Скоро воды будет вдоволь.
Напарник вдруг застонал, словно от мучительной боли, и перекатил голову лицом вверх.
— Молчите уж, — просипел он, — раз ничего не понимаете.
Сердце успокаивалось. Кровь перестала лопаться в глазах и в пальцах.
— Знаете, чем отличается человек разумный от человека дрессированного? — вдруг спросил профессор. — На вопрос, как достичь благоденствия, портной сказал бы, что нужно шить больше красивой одежды, спортсмен — что нужно больше бегать, писатель — что нужно слово в слово публиковать все, что он пишет, а, например, больничный врач — что нужно увеличить число коек в палатах. И все были бы правы. Но эта правота не имела бы никакого отношения к ядру проблемы.
Напарник выждал. Затем спросил с беспокойством:
— Зачем вы это сказали?
— Не знаю, — помедлив, ответил профессор. — Понимаю: это естественно. Но так обидно. И так безнадежно. Вот и приходит в голову…
— Вам еще что-то приходит в голову?
Профессор смолчал.
— Мне тоже иногда… приходит в голову. — Напарник со свистом вдохнул серый сироп. — Я спать не могу от ужаса. Я отпилил бы себе эту голову, чтобы в нее ничего не приходило!
Профессор чуть улыбнулся — губы лопнули сразу в трех местах. Он слизнул капельки крови и примирительно сказал:
— Здесь это не трудно, по-моему.
— Ах, так вы издеваетесь надо мной! — Напарник резко повернулся к нему и на миг сморщился от боли в мышцах. — Вы меня провоцируете! — почти выкрикнул он.
Профессор смолчал.
— Маркшейдер, значит, передал вам мои слова!
Профессор смолчал, не понимая. Только опять слизнул кровь.
— Вас подослали ко мне!
Профессор чуть пожал плечами:
— Если бы вы и впрямь думали так, вы бы так не говорили.
Напарник исступленно расхохотался:
— А я вас не боюсь! Нет! Не боюсь!!
Профессор взял флягу, отвинтил колпачок и протянул ее напарнику. Тот схватил и присосался к горлышку, вызывающе и гордо кося профессору в глаза. С клекотом задергалась короста курчавой бороды на короткой шее, по ней потекли струйки.
— И я вас не боюсь, — сказал профессор. — Для подвига маловато… нет? Пейте аккуратнее.
Напарник, утираясь грязным рукавом пальто, вернул ему почти пустую флягу.
— Я так и знал, что вы пожалеете мне этих несчастных трех глотков, — сказал он с торжеством. Профессор смолчал. — Да! — задыхаясь, сказал напарник. — Да!
Профессор не ответил.
— Да! Я геолог, вы правы. Был. Имел честь и удовольствие. Я помню карту района как таблицу умножения. Знаете, какое давление там! — Он ткнул рукой в сторону рабочего конца штольни. — Кто составлял план работ? Он не сдал бы у меня ни одного зачета! — Напарник снова перевернулся на спину, и снова лицо его перекосилось, сквозь зубы прорвался короткий стон. — Без дальнего бурения, без распорок… Я все время жду, когда скала лопнет и как из пушки ударит твердый кипяток! Понимаете? Всей кожей, каждую секунду — жду!
Он замолчал, мертво глядя вверх, в слоящийся воздушный кисель. Профессор подождал, потом тихо спросил:
— Вы говорили кому-нибудь об этом?
— Н-нет.
— Почему?
Напарник усмехнулся хрипло.
— Вы… боитесь? — осторожно спросил профессор.
— Я маркшейдеру сказал, — вдруг выдохнул напарник, скосив на профессора белые глаза. — Маркшейдеру. А его взяли, вы же знаете, его взяли! Если он там обо мне скажет… ведь с их точки зрения я паникер и клеветник, и все. Я каждую секунду жду, что за мной придут.
— Ну чего вы так боитесь? — мягко, успокаивающе проговорил профессор и тронул напарника за плечо. — Подумайте, что вам — после всего этого — могут еще сделать?
