И после получения пайков «индивидуалы» по большей части долго не расходились.
Прямо за углом, у внешней боковой стены тамбура, на припеке, процветала меновая торговля. Она была вполне легальна, и дежурные стражники благодушно наблюдали через посредство скрытых камер и микрофонов за оживленными чудаками, менявшими только что полученную пару галет на только что полученную флягу воды, комплект «Собрания шедевров мировой литературы» на комплект импрегнированного обмундирования, коробку спичек «Наша марка» на коробку слайдов «Прекраснейшие водопады», фонарик без батарейки на скрипку без смычка, свитер на сапоги… Немедленному и безвозмездному изъятию подлежали только «левое» продовольствие, оружие, алкоголь с наркотиками, ну и, конечно, драгметаллы, хотя за каким чертом они теперь были нужны — в отличие, например, от остро необходимых наркосодержащих, — рядовые стражники не могли уразуметь.
Миниатюрная молодая женщина в бесформенном противохимическом балахоне и свином рыле противогаза, прихваченного поверху — видимо, он был ей великоват, — какими-то розовыми лентами, не потерявшими, несмотря на замызганность, несколько легкомысленного вида, дождалась своей очереди на раздаче. Ей пихнули небольшой пакет с видневшимися сквозь полупрозрачный пластик парой галет, банкой консервов и ампулой с комплектом витаминов на следующую декаду. Потом через специальное приспособление, позволявшее переливать жидкости из сосуда в сосуд без соприкосновения с внешним воздухом, налили ей воды в небольшую бутылку, которую она принесла с собою. Пробормотав стандартное «Слава премьеру, я вся в его власти и принадлежу ему без остатка» и от души добавив более привычное «Дай ему Бог здоровья», женщина уступила место следующему, тщательно упрятывая паек во внутренние пазухи балахона и ощупываясь снаружи — не проступают ли очертания пакета и бутылки сквозь ткань, не слишком ли бросается в глаза, что она опайкована. Все было в порядке. Она вышла на воздух. Солнце, ощутимо пригревая, светило прямо в стекла маски весенним алым светом. Кругом группками по двое, по трое судачили люди без лиц, и стеклышки их противогазов то и дело рассыпали в стороны красные брызги, когда люди жестикулировали и качали головами.
— Вот так я стою, да? — объяснял один мужчина другому, разводя руками и даже приседая для образности. — А он выходит. Понимаешь? Ну просто в двух шагах. Лет пятнадцать ему, не больше того. Не, не больше. Белый-белый. И глазом смотрит. Только, стало быть, рубашонка на нем — ни тебе комбинезона, ни тебе маски.
— Ну, врать ты гора-азд, — насмешливо сказал второй мужчина, покрутив головой. Шланг его противогаза мягко мотнулся в воздухе.
— Да лопнуть мне! И так, стало быть, глазом посмотрел… и пошел. Будто я вошь какая, понимаешь? Я просто расплакался там, уж так мне обидно стало. Что ж это такое, думаю? Жил-жил, все как следует быть — и на тебе. Потом крикнул ему: что ж я, крикнул, по-твоему, что ли, вошь? А он, стало быть, идет себе. Даже не обернулся. Этак легко по склону: фык-фык-фык…
— Ой, плоха примета, ой, плоха, — шустро подковыляв со стороны, ввернула бабка, волочившая за собой едва не по песку чем-то набитую цилиндрическую молодежную сумку. — Какого дня дело-то было? А? Это важно — какого дня. А?
— А я слышала, его повстречать — к добру, — приостановилась женщина с розовыми завязками на голове. — Я слышала, если его встретишь — обязательно завтра дойдешь, куда он поведет, и проживешь потом долго-долго…
— Ну, бабы врать горазды.
— Да сами посудите. Какая от мальчика беда? Я его встречала с месяц назад, не так близко, правда. Вон как до той глыбы.
— Какого дня? А? Это важно.
— Так и то сестренка моя младшая — у ней ножки не ходят, — я прихожу, а она улыбается. Весь день улыбалась.
— Тоже радость какая, — пробормотал мужчина.
— Мне — радость, — ответила женщина, обернувшись к нему.
— А ты что ж, стало быть… тоже слыхала, что завтра-то?.. Что ли, тоже слыхала?
— А кто же не слыхал. — Женщина пожала плечами. — Я только вот про сестренку думаю — как она-то пойдет. У ней ножки не ходят. Ну, как-нибудь до мальчикова дома донесу на руках, а там умолю, он что-нибудь придумает. Мальчик добрый.
— Ну, дочка, врать ты горазда, — насмешливо сказал второй мужчина, в то время как первый ухватил женщину за локоть, притянул к себе и шепотом засвистел под противогазом:
— А ты что ж… стало быть, знаешь, где дом?
— А что, ты не знаешь? По-моему, все знают, таятся только. У Корыта. Там озеро, на озере вилла… Ну, озера-то давно нету, да и вилла, верно, тоже… Говорят, там. Что, правда не слышал?
— Ну, мать, отрежут тебе язык, — пробасил второй. Женщина засмеялась, махнув рукой:
— Ладно! Пойду я. Меня сестренка дожидается. У ней ножки не ходят, беда… Счастливо вам. — Она, не оглядываясь, легко двинулась прочь.
Далеко в пустыне, за барханом, который ветер намел над руинами ратуши, стояли двое военных. На них были металлизированные, отливающие ослепительным серебром комбинезоны спецназначения и компактные изолирующие противогазы последнего образца. Один — повыше и помоложе — равнодушно прислонился спиной к перекошенной каменной плите, закопченной давним пожаром, увязшей в наносах, — огрызку массивной стены собора двенадцатого века, недоглоданному моментом ноль. Второй, грузный, выдвинувшись из-за плиты, смотрел в бинокль, плотно прижав обрезиненные окуляры к стеклу шлема. Автомат мирно торчал у него за спиной.
— Одиночка, — сказал он и опустил бинокль. — Нормально. Будет у меня наконец комплект фигур. Прыщавец воду просил… — Отступил на шаг за плиту, поправил немного сползший ремень автомата. — На кой ляд недоноску вода, а? Самогонку он гнать наладился, что ли?
Высокий презрительно пожал плечом.
— Жалко будет агрегат бросать, если завтра куда уйдем.
— Возня это, возня, — со скукой сказал высокий и сложил руки на коротком десантном автомате, висящем поперек груди. Грузный весело хмыкнул.
— Вот такой я простой мужик. Шахматушки люблю. А ты, сверхчеловек долбаный, вообще ничего не любишь.
Высокий, не отвечая, нагнулся и поднял с земли металлический, чуть погнутый прут — видимо, обрывок арматуры с каких-нибудь развалин. Несколько раз легко похлопал себя по герметическому упругому сапогу с армированным носком. Грузный косился неодобрительно.
— А если я как старший в патруле твои упражнения запрещу? — спросил он.
Высокий насмешливо вздохнул.
— Занимайся уж шахматушками, — снисходительно произнес он затем. — А я… я человеком хочу чувствовать себя, понимаешь? Воздействовать! Жизнь — плесень планет! Она мне не по душе. Я…
— Я, я, — занудным голосом передразнил его грузный. — Головка от… — Он произнес неприличное слово. — Экий ты… — помедлил, выбирая, как сказать, — с идеалами. Верно, три университета кончил? Или папа — адмирал?
Когда женщина с розовыми завязками на голове миновала бархан, сверкающие фигуры выступили из-за стены ей навстречу молча и просто. Женщина сразу остановилась, не пытаясь ни бежать, ни звать на помощь. Летел шелестящий песок, ветер стонал среди обломков на вершине.
— Миленькие… — робко, едва слышно пролепетала женщина, обманутая спокойствием военных. — Ой, да я что хотите!.. Вот! — Она сама поспешно вытащила из-за пазухи так тщательно упрятанный пакет. — Водички только оставьте… немножко. Сестренка у меня…
Протянутая с пакетом рука дрожала в тишине. Высокий не спеша зашел женщине за спину и вдруг наотмашь, изо всех сил стеганул ее прутом. Удар кинул женщину в песок, выбив жуткий вскрик из ее легких; высокий, раздувая ноздри, страстно вздохнул.
— Опять, — пробормотал грузный. Перегнувшись через собственный живот, он подцепил отлетевший в сторону пакет. Отдуваясь, распрямился. — Все-таки вихнутый ты.
Женщина, всхлипывая и захлебываясь, беспомощно ворочалась на песке — прут перебил ей позвоночник. Высокий стоял над нею, наблюдая и впитывая. Затем пнул носком сапога.
— Бутылку не разбей, — сварливо сказал грузный. Высокий ногой перекатил хрипящую женщину лицом вверх.
— Забирай свою бутылку, — ответил он невнятно, его голос взволнованно трепетал. Грузный снова нагнулся, пыхтя, запустил руку за клапаны балахона.
— Грудь, — сообщил он. Покопался. — Ага, вот… Коровища! — почти с обидой воскликнул он, вытаскивая бутылочку. — Заткнуть не могла как следует! — Встряхнул, посмотрел на просвет. — Чуть не половина вытекла… Тьфу! — На ходу забивая пробку поплотнее и от негодования мотая головой, он отошел шагов на семь и сел, в то время как высокий распалялся все более и сам пристанывал при всяком ударе. В заходящемся вое пролетало скомканное: «Родненькие!.. Сестренка…»
