медленно вытащил из-за пазухи фальшивую бумагу.
Лейчестер взял бумагу, решив, что мальчик бредит, и Фрэнк, казалось, прочитал его мысли.
– Ты поймешь, – выдохнул он. – Я … я … подделал чек, и он знал это, и держал бумагу над ее головой. Ты спас мне жизнь, Лейчестер, я даю тебе кое-что получше жизни, Лейчестер; я даю тебе ее – Стеллу!
Губы его задрожали, и казалось, он тонет, но он сделал последнее усилие.
– Я … я умираю, Лейчестер. Я рад, очень, очень рад. Я не хочу жить. Будет лучше, если я умру!
– Фрэнк! – сорвалось с побелевших губ Стеллы.
– Не плачь, Стелла. Пока я был бы жив, он … он держал бы тебя связанной. Теперь я умираю … – Затем его голос сорвался, и глаза закрылись, но они видели, как шевелятся его губы, и Стелла, склонившись над ним, услышала слова:"Прости, прости!"
С громким криком она подхватила его на руки, но он умер, даже несмотря на ее любовь, и в следующее мгновение она упала в обморок, все еще прижимая его к груди, как мать прижимает своего ребенка.
Час спустя Лейчестер расхаживал по пляжу, скрестив руки на груди, склонив голову, в нем бушевала буря противоречивых эмоций. Мальчик говорил правду. Пришло время, когда он полностью понял слова парня. Он многое почерпнул из фальшивой купюры, которая, вся порванная и испачканная, лежала у него в кармане, но полный смысл тайны был передан ему бредовыми словами Стеллы, которая лежала в сильном жаре.
Он только что оставил ее и теперь ждал доктора, ждал его вердикта – жизнь или смерть. Жизнь или смерть! Он часто слышал, часто использовал эти слова, но никогда до этого момента не понимал их значения.
Вскоре к нему присоединился доктор, и Лейчестер произнес одно-единственное слово:
– Ну что?
– Она будет жить, – сказал он.
Лейчестер поднял голову и глубоко вздохнул. Доктор продолжил:
– Да, я думаю, что могу сказать, что она выкарабкается. Завтра я узнаю больше. Видите ли, она перенесла сильное напряжение; я не упоминаю о трагических событиях этого вечера; их самих по себе достаточно, чтобы испытать молодую девушку, но в течение последних месяцев она находилась в состоянии крайнего нервного напряжения".
Лейчестер застонал.
– Идемте, идемте, милорд, – весело сказал доктор. – Вы можете положиться на меня. Я не стал бы питать надежду, если бы у меня не было для этого веских оснований. Мы спасем ее, я верю.
Лейчестер наклонил голову. Он не мог говорить. Доктор серьезно посмотрел на него.
– Если вы позволите мне, милорд, – сказал он, – я бы предложил вам сейчас немного отдохнуть. Вы сами далеко не в лучшей форме.
Лейчестер мрачно улыбнулся.
– Далеко не в лучшей, – решительно повторил доктор. – И вам предстоит еще многое сделать. Будьте осторожны и отдохните немного, милорд. Хозяин говорил со мной, сэр, о несчастном человеке, которого вы нашли. Похоже, там есть бумаги и ценные вещи – драгоценности и тому подобное. Ваша светлость позаботится о них, пока не прибудет полиция? Я понимаю, что вы его знали.
– Да, я знал его, – сказал Лейчестер. По правде говоря, он почти забыл Джаспера Адельстоуна. – Я возьму все на себя, если вы этого хотите.
– Тогда следуйте за мной, – сказал доктор.
Они вошли в гостиницу и поднялись по лестнице тем тихим, приглушенным шагом, каким люди приближаются к присутствию мрачной смерти, и остановились у кровати, на которой лежало все, что осталось от человека, который так чуть не разрушил две жизни.
Лейчестер посмотрел вниз на белое лицо, спокойное и ничего не выражающее, посмотрел вниз с торжественным чувством в сердце, и доктор достал из пальто какие-то бумаги.
– Это они, – сказал он, – если ваша светлость позаботится о них.
Лейчестер взял их и, делая это, машинально взглянул на бумаги, когда они лежали у него в руке, и воскликнул.
Там, в его руке, лежала записка, написанная Ленор, в которой она просила Джаспера Адельстоуна встретиться с ней в лесу. Он мгновенно узнал подчерк и, прежде чем успел предотвратить это, прочитал несколько многозначительных слов.
Доктор обернулся.
– В чем дело? – спросил он.
Лейчестер встал и впервые за эту ужасную ночь задрожал. Мысль о предательстве и обмане, так связанных с Ленор, совершенно выбила его из колеи. Он знал, он чувствовал, словно инстинктивно, что держит в руке звено в цепи хитрости и обмана, которые так почти опутали его, и мысль о том, что ее имя станет добычей газет, была пыткой.
– Доктор, – сказал он, и голос его задрожал, – я случайно увидел письмо, написанное этому несчастному человеку. Оно состоит всего из нескольких строк. Это скомпрометирует леди, чье доброе имя в моих руках …
Доктор поднял руку.
– Ваша светлость может руководствоваться вашим чувством чести, – сказал он.
Лейчестер наклонил голову и положил записку в карман.
Затем они спустились вниз, и доктор зашагал к коттеджу, оставив Лейчестера все еще расхаживать по пляжу.
Да, мальчик говорил правду. Теперь он все это видел. Он знал, как случилось, что Стеллу заманили в ловушку в покоях Джаспера; он видел бессовестную руку женщины, плетущей нити сети, в которой они были запутаны. В мельчайших подробностях не было необходимости, эта маленькая записка, написанная изящным почерком, рассказывала свою собственную историю; Джаспер Адельстоун и леди Ленор Бошам были в сговоре; смерть свела счеты между ним и мужчиной, но ему все еще предстояло свести трагический счет с женщиной.
Прошла ночь, забрезжил рассвет, и маленький доктор, вернувшись, усталый и измученный, обнаружил, что высокая фигура все еще расхаживает по пляжу.
Глава 41
Ленор была в своей изящной комнате, ее длинные золотистые волосы ниспадали на белые плечи, ее прекрасное лицо отражалось в венецианском зеркале с кантом старинной работы и отделкой из кружев. Даже венецианское зеркало не могло бы пожелать иметь более красивую картину: молодость, красота и счастье улыбались с его поверхности. Богатые, изящно изогнутые губы улыбались сегодня вечером с невыразимым удовлетворением и безмятежностью.
В фиалковых глазах был скрытый блеск триумфа, красноречивый признак триумфа и победы. Она победила; желание всей ее жизни было почти в пределах ее досягаемости; еще два дня, сорок восемь часов и Лейчестер Уиндвард будет принадлежать ей. Древнее имя, исторический титул, огромное поместье должны были принадлежать ей. Надо отдать ей справедливость, в этот момент она не думала ни о титуле, ни о поместье, она думала только о мужчине, о мужчине с красивым лицом, музыкальным голосом и приятными манерами. Если бы кто-то пришел и сказали ей, что было обнаружено, что
