«Ну вот, все и кончилось, — подумал дож. — Проклятье, сегодня не поспишь…» Только теперь он вспомнил, что до рассвета осталось не больше четырех часов, а ведь надо затемно поднять войска и экипажи и до рассвета вывести корабли из гавани. И отправить гонцов в остальные места расположения дивизии. И подготовить Советников к тому, что все-таки придется принимать рискованное решение по аннексии Медара. Впрочем, последнее может подождать, и без того на всю ночь хватит работы.
Афандис вернулся домой под утро. Не в опостылевшую казарму Третьего Тельгаттейского полка, а именно домой: ему повезло до Огненной Ночи жить на окраинной улочке Нового города. Когда-то, кажется, много лет назад, из этого дома его забрали по надуманному обвинению — потому что кому-то из приспешников Клеомена приглянулся его дом и его жена. Увы, он не застал гада дома. Прихватив то ли пленницу, то ли любовницу, подрядчик Примаса успел сбежать в военный порт. Он, наверное, думал, что сумел обмануть судьбу и сбежать, увозя все, чем некогда владел Афандис. Вплоть до того момента, когда всех там накрыла исполинская волна. Тем, что от него осталось, наверняка уже позавтракали рыбы.
Афандис вздохнул. Все надо начинать сначала, как на пустом месте. А ведь уже пожизни позади, и никогда не изгладится из памяти пережитое…
Но последние дни Афандис был рад уже тому, что не увезли кровать. Впрочем, она не пригодилась: стоило присесть на найденный в руинах стул и устало прикрыть глаза, как недавний мятежник провалился в тяжелый, черный омут сна без сновидений.
Он проснулся изрядно отдохнувшим — оказывается, на улице был уже вечер, и огромная, вполнеба, заря полыхала начищенной медью. В батальоне их бы снова подняли ни свет ни заря, начальству ведь плевать, отдохнули ли проклятые отступники. Пусть-ка помучаются лишний раз, глядишь, и скостит им Единый еще грешок. Как, все-таки, хорошо, что с этим покончено. Начинается новая жизнь, жизнь свободного города.
Хотя они управляли городом уже несколько суток, первая суматоха схлынула и стало возможным спать дом, многое еще не ясно. Как поведет себя Темеса, где обустроить оставшихся без крыши над головой, раненых в бою и изувеченных стихией, куда девать немногих уцелевших язычников, на которых церковники наверняка захотят выместить злобу? Увы, невозможно вернуться на четыре века назад и провозгласить восстановление старой веры. Это бы означало войну со всем миром, а Медар итак потерял за огненную ночь не меньше четверти населения. Итак сделано немало. Больше никто не будет доносить, предавать и арестовывать. Но как этого достичь — еще предстоит решить.
Поморщившись, будто пришлось прикоснуться к тухлятине, Афандис натянул мундир церковного воинства. После всего, что пережито в ту ночь, казалось, что тем самым он плюет на могилы погибших и убитых. И на тех, кого вытащили из тюремных подземелий, когда, наконец, сломили сопротивление осажденных. Но другой одежды все равно не было, а помародерствовать в развалинах, или раздеть какой-нибудь из тысяч трупов он как-то побрезговал. Ничего, все, кроме смерти, поправимо. Только бы в городе настал мир.
Стук в дверь заставил по привычке вздрогнуть. Афандис усмехнулся: старые страхи так просто не изжить. Но все-таки нашел в себе силы подойти к двери и отодвинуть засов. Нет, господа в черных мундирах, будем надеяться, не вернутся. По крайней мере, в ближайшие дни.
Это и правда были свои. Лендгрейв, Гердис, Сагони и Мелина — еще несколько часов назад жалкие изгои и опасные бунтовщики, а теперь… Теперь, считай, правительство оставшегося бесхозным огромного города. Они выглядели осунувшимися, с красными от бессонницы глазами, и совсем не напоминали победителей, к ногам которых свалился полумиллионный Медар.
— Ну как, руины в порту разобрали? — поинтересовался Афандис. Он ведь просил разбудить через час, а они… — Я думал, там и разбирать нечего, все в море смыло.
— Не смешно, сир комендант, — произнесла Мелина. «Надо же, язычница — и сочувствует Обращенным» — подумал Афандис. — Догадываешься, сколько погибших? Только в боях несколько тысяч, Тэлбот уточнит — скажет. А уж когда волна эта пришла… Всего навидалась, но такого… Считай, пол Старого города как корова языком слизнула. Тысяч пятьдесят там погибло, и еще столько же изувечены и всего лишились. Если трупы быстро не соберем и не похороним, в городе мор начнется. Дней пять есть, не больше.
— А мы вот живы, — тихо произнес Сагони. — Ведь нас она спасла, волна-то. Еще бы полчаса, и мы бы меж двух огней оказались.
— Как думаешь, из-за чего она началась? — поинтересовался Афандис, особо не надеясь на ответ. Великая Мать никогда бы не стала убивать сто тысяч ради пяти. Вот наоборот — вполне возможно, особенно если нет другого выхода. Она милосердна, но Ее милосердие временами жестоко. Как сама жизнь.
Но Сагони ответил. Только на лице появилось выражение неподдельной боли и бессильной ярости.
— Альваро это был. Больше некому. Он все сделал правильно, а я-то думал, богатство парня испортит. И Пеннобородого изваяние этим не выдал. И нам сумел помочь даже в плену — только он мог…
Афандис кивнул. Когда-то он почти ненавидел такую «золотую молодежь». Но судьба Альваро, преданного своей возлюбленной, резанула по сердцу тупой болью. Совсем как у него самого. Узнав, что произошло с Альваро, он, не колеблясь, послал с Сагони взвод солдат. Всю семейку бывшей служанки взяли тепленькими, прямо за пересчетом награды. А вот в доме Сагони кое-что нашел. И кто его надоумил полезть под кровать, на которой спал Альваро в последнюю ночь? Впрочем, догадаться не так сложно.
Вспоминать, что с ними сделали настрадавшиеся от доносчиков солдаты, не хотелось. Впрочем, в то утро весь город словно обезумел, почувствовав, что власть дала слабину, горожане принялись сводить счеты. Взаимоистребление удалось остановить лишь к вечеру, да и то повесив десяток самых ретивых. Остальные дни они лишь разбирали завалы, извлекали еду из городских складов, организовывали лазареты для раненых, уносили трупы с площади и из цитадели… Нет, конечно, нынешняя катастрофа не уничтожила город совсем, как четыре века назад. Но что смогла — сделала. Вода натворила дел не меньше, чем огонь.
— Сагони, а как там «Брегга», починили его? — поинтересовалась Мелина. Для нее мир оказался тяжелее войны — из четырех ночей после восстания она не спала четыре. Вдобавок девушка обнаружила какую-то особую способность находить под любыми завалами живых. Благодаря ей в первые сутки вытащили не одну сотню умирающих. Увы, сама она после этого едва очухалась. Едва ли после всего случившегося Церковь ее пощадит. Вопрос «Брегги» для нее был вопросом жизни и смерти. Как и для остальных.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
