как абии, живет бережливо от скромных достатков. В самом деле, философы, сближающие справедливость с умеренностью, прежде всего стремятся к личной независимости и к простоте. Поэтому, доведя умеренность до крайности, некоторые из них обратились даже к киническому образу жизни. Что же касается «жизни без женщин», то она вовсе не дает повода к подобным представлениям и меньше всего в стране фракийцев, а среди них — у гетов. Вот что говорит о них Менандр, вероятно, не выдумывая, но черпая сведения из истории:
Фракийцы все и гетов большинство
(Ведь признаюсь: я сам из роду этого) —
Служить примером мы не можем воздержания.
И немного дальше он приводит примеры их невоздержанности в отношениях с женщинами:
Берет у нас по десять каждый жен
Иль по одиннадцать, иные — больше дюжины,
Четыре ж, если кто иль пять имея жен,
Покончит с жизнью, тот у них считается
Незнающим услад и песней свадебных.
(Фрг. 794. Керте-Тирфельдер)
Эти факты подтверждают и другие. Однако невероятно, чтобы те же самые люди считали жизнь без многих жен несчастной и в то же время признавали благочестивой жизнь совершенно без женщин. Конечно, признавать людей, живущих без женщин, «благочестивыми» и «капнобатами» — это совершенно противоречить общепринятым понятиям: ведь все считают женщин основательницами богобоязненности.[970] Они и мужей своих призывают более ревностно почитать богов, справлять праздники и возносить молитвы. Редко найдешь какого-нибудь мужчину, который живет сам по себе и предан благочестию. Вот что говорит тот же поэт, выводя человека, удрученного тратами женщин на жертвоприношения:
Мучительно терзают боги нас,
Особенно женатых: ведь всегда какой-нибудь
Справлять необходимо праздник.
(Фрг. 796. Керте-Тирфельдер)
А затем выводит женоненавистника, который также жалуется на это:
Мы жертвы приносили по пять раз на день,
В кимвалы били семь прислужниц вкруг,
Другие же вопили.
(Фрг. 277. Керте-Тирфельдер)
Таким образом, считать неженатых среди гетов особенно благочестивыми представляется явно неразумным, но в том, что это племя с великим рвением почитает богов (и что они воздерживаются из благочестия от употребления в пищу животных) не приходится сомневаться как на основании известий Посидония, так и других исторических источников.
5. Так, рассказывают, что какой-то гет, по имени Замолксий, был рабом Пифагора. Он получил от философа[971] некоторые сведения о небесных явлениях, а другие — от египтян, так как в своих странствиях он доходил даже до Египта. По возвращении на родину Замолксий достиг почета у правителей и в народе как толкователь небесных явлений. В конце концов ему удалось убедить царя сделать его соправителем, как человека, обладающего способностью открывать волю богов. Сначала ему предоставили лишь должность жреца наиболее почитаемого у них бога, а потом его самого объявили богом. Замолксий избрал себе [местожительством] какое-то пещеристое место, недоступное для всех прочих людей, и проводил там жизнь, редко встречаясь с людьми, кроме царя и своих служителей. Царь поддерживал его, видя, что народ теперь гораздо охотнее прежнего повинуется ему самому в уверенности, что он дает свои распоряжения по совету богов. Этот обычай сохранился даже до нашего времени, так как у них всегда находится человек такого склада, который в действительности является только советником царя, у гетов же почитается богом. Так же и гора[972] эта была признана священной, и геты так называют ее; имя ее — Когеон — было одинаковым с именем протекающей мимо реки. Когда над гетами царствовал Биребиста,[973] на которого готовился идти войной Божественный Цезарь, эту должность занимал еще Декеней. Так или иначе пифагорейский обычай воздержания от употребления в пищу животных, введенный Замолксием, еще сохранился.
6. Хотя такие затруднения с полным правом могут возникнуть по поводу установленного текста Гомера о мисийцах и «дивных мужах гиппемолгах», однако то, что утверждает Аполлодор в предисловии ко II книге своего сочинения «О кораблях»,[974] никоим образом недопустимо. Ведь он одобряет мнение Эратосфена о том, что Гомер и прочие древние писатели, хотя и знали все греческие страны, но относительно отдаленных земель обнаружили полное незнание, так как были неопытными в далеких путешествиях по суше и несведующими мореходами. В согласии с этим Аполлодор говорит, что Гомер называет Авлиду «каменистой»[975] (как она и есть), Этеон — «лесисто-холмистым»,[976] Фисбу — «стадам голубиным любезной»[977] и Галиарт — «на лугах многотравных»; [978] но ни Гомер, ни прочие писатели, по его словам, не знали отдаленных стран. Во всяком случае, говорит он, несмотря на то что около 40 рек впадает в Понт, Гомер не упоминает ни одной из самых славных, как например Истр, Танаис, Борисфен, Гипанис, Фасис, Фермодонт и Галис. Кроме того, не упоминая о скифах, он измышляет каких-то «дивных мужей гиппемолгов», «галактофагов» и «абиев». О живущих внутри страны пафлагонцах он сообщает, правда, сведения, полученные от посещавших эти области сухим путем, но побережье[979] ему не знакомо. Это и естественно, потому что в те времена это море было недоступно для плавания и называлось «Аксинским»[980] из-за зимних бурь и дикости окрестных племен, особенно скифов, так как последние приносили в жертву чужестранцев, поедали их мясо, а черепа употребляли вместо кубков. Впоследствии, после основания ионянами городов на побережье, это море было названо «Евксинским».[981] Подобным же образом Гомер не знаком с фактами, касающимися Египта и Ливии, как например с разливами Нила и наносами моря, о чем он нигде не упоминает; не упоминает поэт и о перешейке между Красным и Египетским морями, ни об Аравии, ни об Эфиопии, ни об океане; поэтому следовало согласиться с философом Зеноном, который предлагает такое чтение:
К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, арабов.
(Од. IV, 84)
Но незнакомство со всем этим неудивительно для Гомера, потому что и позднейшие писатели многого не знают и рассказывают небывальщину. Так, Гесиод говорит о «людях полупсах»,[982] о «большеголовых» и о «пигмеях»; Алкман — о «людях с перепончатыми ногами»; Эсхил — о «песьеглавцах», о «людях с глазами на груди», об «одноглазых» (в «Прометее», как говорят[983]) и о множестве других сказочных существ. От этих поэтов Аполлодор переходит к историкам, которые говорят о «Рипейских ropax»,[984] о «Горе Огии»[985] —
