Когда я слушал стихи поэта, ныне забытого, но в те времена еще не потерявшего власти над сердцами, меня охватило безнадежное и сладостное чувство при мысли о бездонных пучинах, которые, поглотив бесчисленные поколения чудовищ, столько видов флоры и фауны, теперь готовы сомкнуться над нашими цветами и над нами самими; мне показалось, что краткость человеческой жизни, делая тщетными наши желания, надежды и усилия, освобождает нас от всякого страха и избавляет от всех страданий.
Тут нас позвала г-жа Данкен.
— Идите сюда, Пьер, потанцуйте с Мартой.
Доктор Реноден пригласил мадемуазель Гоблен, которая, быстро сунув в витрину окаменелый обломок бивня, воскликнула, надевая перчатки:
— Что ж, блеснем своей грацией!
XXIII. Праздные размышления
Как-то раз я читал Вергилия у себя в комнате. Я любил его еще в коллеже; но с тех пор, как учителя перестали мне его объяснять, я понимал его лучше и без помехи наслаждался его красотой. Я с упоением читал шестую эклогу. Моя бедная маленькая комната исчезла; я перенесся в грот, где уснувший Силен уронил с головы венок. Вместе с юным Хромидом, юным Мнасилом и Эгле, прекраснейшей из наяд, я слушал дивного старца, вымазанного соком шелковицы, под пение которого прыгали в такт фавны и дикие звери, а высокие дубы мерно покачивали горделивыми вершинами. Он пел, как в великом хаосе соединились семена земли, воздуха и моря, как жидкий шар мироздания начал затвердевать, как океан сомкнулся над Нереем, как возникли постепенно формы вещей; он рассказывал, как над изумленной землей засверкало юное солнце, а из высоких облаков полились дожди. Тогда впервые начали расти леса и еще редкие звери стали бродить по неведомым горам. Потом он пел[415] о камнях, которые бросала Пирра, о царстве Сатурна, о кавказских птицах, о похищении огня Прометеем.
В тот день я не стал следить дальше за рассказом Силена. Я задумался, восхищаясь этой мудрой философией природы, вознесенной на радужных крылах поэзии. После созерцания столь глубокой, проникновенной картины образования вселенной восточные космогонии и их варварские басни просто невыносимы. Вергилий наделяет своего Силена языком Лукреция и александрийских греков. И он создает представление о происхождении земли, которое неожиданным образом согласуется с современной наукой. Теперь охотно допускают гипотезу, что огромная сфера солнца, раскаленная до чрезвычайно высоких температур, простиралась за пределы нынешней орбиты Нептуна и затем, сокращаясь при постепенном охлаждении, время от времени оставляла в пространстве кольца своего вещества, которые, разрываясь и сокращаясь в свою очередь, образовали планеты солнечной системы. Так же образовалась и земля, которая была вначале газообразная и жидкая, а потом мало-помалу стала остывать. После тяжелых ливней расплавленного металла, насыщавших ее раскаленную атмосферу, с высоких облаков выпали животворные дожди. Именно так и говорит старый Силен. Земной шар вначале был весь покрыт горячими и неглубокими морями. Потом из океана поднялись материки. Наконец, когда воздух стал свежим и чистым, выглянуло солнце. Гигантские папоротники и травы увенчали вершины гор. Появляются разные породы животных, и последним из них рождается человек. Так в те незапамятные времена исполнилось предназначение земли стать извечной ареной преступлений. Растения, высасывая корнями соки земли, насыщались ими; из всего сущего они одни были невинны; они создавали органическое вещество, с безошибочным инстинктом перерабатывая вещество безжизненное или по крайней мере неорганическое, ибо ни о чем на свете нельзя сказать, что оно безжизненно. Растения родились, теперь могли родиться животные.
Rara per ignotos errant ammalia montes[416].
Первые животные, жалкие существа без позвоночника и без мозга, жили тем, что пожирали траву в лесах. Таким образом животная жизнь на земле началась с убийства. Ах, я прекрасно знаю, — когда рубят дерево, никто не говорит, что его убивают; однако нужно сказать именно так, потому что оно было живое. Чувствует ли оно? Говорят, что нет; утверждают, что у него нет органов чувств, что оно не является отдельной особью и лишено сознания. Однако деревья в цвету торжественно справляют браки, ни с чем не сравнимые по великолепию и плодовитости. И если, вопреки моему убеждению, они ничего не чувствуют, они тем не менее живые, и уничтожение деревьев такое же посягательство на жизнь, как убийство животного.
Между тем виды животных, развиваясь одни из других, мало-помалу становились все умнее и все сильнее; они приобрели мозг и нервы, осознали себя как особь и вступили в общение с внешним миром. Некоторые питались травами; но большинство пожирало мясо других животных, принадлежащих к породам более слабым или менее быстро двигающимся. Страдания несчастных обитателей лесов и гор состояли не только в том, что их существованию вечно угрожали голод, болезни и неизбежная смерть, но их еще непрерывно преследовал страх перед врагами и перед смертными муками, ужас которых они ясно представляли себе при всей своей тупости. Последним из всех животных явился человек, родственный всем и похожий на некоторых из них. Слова, которыми его определяют еще и теперь, указывают на его происхождение: его называют сыном земли и смертным. Эти же имена приложимы и к диким зверям, которые, подобно ему, живут на земле и подвластны смерти. Человек несравненно умнее своих собратьев, но природа его ума такая же. Человек неизмеримо выше всех животных, но не обладает ничем, что не было бы заложено и в них. Его равняет с ними потребность ради сохранения своей жизни поедать живые существа; закон убийства тяготеет над ним, как и над другими, и обращает его в хищника. Он плотоядный зверь; чтобы, не стыдясь, убивать своих собратьев, он отрекается от них; он хвалится своим божественным происхождением, но родство его с животными доказывается всем: он рождается, как они, питается, как они, размножается, как они, умирает, как они. Подобно им, он становится жертвой закона убийства, которому подвластны все обитатели земли. Он пользуется своим несравненным умом, чтобы подчинить себе животных, которые ему полезны. Но хотя у него много скота в хлеву, охота по-прежнему его излюбленное занятие. Охота была любимым удовольствием царей; такой она остается и теперь. Человек предается убийству и резне с упоением, не свойственным другим животным. Подобно хищным зверям, которые не едят друг друга, он воздерживается от употребления в пищу человеческого мяса; но, в противоположность остальным животным, он убивает себе подобных, правда, не для еды, но для того, чтобы отнять у них богатство, которому завидует, чтобы помешать им наслаждаться их собственным добром или просто ради удовольствия. Это называется войной, и люди предаются ей с упоением. Они бы и не подумали совершать это чудовищное преступление, если бы не были подготовлены к нему жизненной необходимостью убивать животных. Так предрешила судьба: от истоков жизни и до сих пор земля обречена быть ареной убийства, и она будет следовать своему предназначению, пока жизнь на ней не угаснет. Убивать, чтобы жить, — вот вечный закон земли.
Я размышлял об этой роковой необходимости, которой никто из нас не может избежать. Солнце закатилось, я растворил окно и смотрел, как загораются первые звезды; и я думал с ужасом, что жестокая судьба нашего мира, быть может, не единична и является судьбой неисчислимого множества миров, что в безграничных пространствах, всюду, где есть живые существа, они подвластны, вероятно, тому же неумолимому закону, что и мы. Обитаемы ли другие миры? Единственные планеты, которые мы видим и будем видеть всегда, принадлежат к нашей солнечной системе. Они наши сестры; они дочери солнца, подобно нам. Но родились они не одновременно с нами и расположены на разных расстояниях от светила, дающего жизнь. Иные слишком юны, чтобы на них зародилась жизнь, другие слишком стары. Одни окружены атмосферой слишком густой и удушливой; на других воздух слишком разрежен и непригоден для дыхания подобных нам существ; те, что отстоят далеко от солнца, движутся в сфере холода и мрака. И все же мы не можем утверждать, что на поверхности этих светил не было, нет и никогда не будет живых существ; мы слишком мало знаем, при каких именно условиях может возникнуть жизнь. Пусть же эти сестры земли породят существа менее несчастные, чем мы! Окружено ли свитой планет каждое из далеких солнц, которые сияют яркими звездами в глубине небесных просторов, и обитаемы ли эти планеты? Мы можем это предполагать, зная, что все солнца состоят приблизительно из того же вещества, и можем судить о далеких светилах, сравнивая их с тем, которое светит нам.
Если мы рассуждаем правильно, если все миры, подобные нашей солнечной системе, обитаемы, были или будут обитаемы, и если их обитатели подчинены тем же законам, которые управляют нами, — тогда зло достигло предела, тогда оно объемлет всю вселенную, и разумному человеку остается только уйти из жизни или смеяться над такой забавной шуткой.
