помнит и любит его стихи, даже прочитала четыре строки из ранней лирики поэта:
Не надо старости, чтоб подводить итоги,
Предвидеть можно всё и в тридцать лет.
Внимательно смотрю на разные дороги,
Среди которых главной нет…
Ивнев спросил:
– А что-нибудь новое читали?
– Нет. Наверное, пропустила.
– Не вы пропустили, а стихов не пропустили. В печать. В общем, я – бывший. Во всех отношениях.
Михаил Александрович[61] достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, долго искал в ней нужную страничку, нашёл наконец и, старательно выговаривая каждое слово, зачитал выписку из «Литературной энциклопедии»: «Поэзия Ивнева выражает идеологию упадочной мелкобуржуазной богемы, бегущей от революционной действительности и замкнувшейся в кругу интимных и пессимистических переживаний».
Это был штамп на будущее, путёвка в никуда, и поэт почти смирился с этим, ожидая худшего:
Не цепляйся жаркими руками
За фату зелёную ветвей.
Примирись, что угасает пламя
Обречённой юности твоей.
Не помогут стоны и молитвы,
И животный крик до хрипоты…
Расстались с какой-то обоюдной неловкостью: оба куда-то заторопились без видимой необходимости в этом. Вечером Гринёва записала в дневнике: «Встретила Ивнева. Неужели его ждёт то же?»
В то время «то же» значило одно – подвалы Лубянки и гибель. 1937 год унёс первого сына Есенина Георгия и близких поэту людей: Павла Васильева, Ивана Приблудного, Сергея Клычкова, Николая Клюева, Василия Наседкина, Петра Орешина и Вольфа Эрлиха.
К последнему была обращена записка Александра Сергеевича, написанная накануне гибели в ленинградской гостинице «Англетер». А тот оказался капитаном НКВД и в своих воспоминаниях оставил загадочную фразу: «Пусть Есенин теперь, после своей смерти, простит мне наибольшую мою вину, ту вину, которую он не знал, а я знаю».
Рюрик Ивнев, к счастью, избежал трагической участи ближайшего окружения своего кумира, мирно почив (1981) в возрасте девяноста лет. Этому во многом способствовала его жизненная философия, выраженная в стихотворении «Сергею Есенину»:
Сурова жизнь – и всё же она
Елейно иногда нежна.
Раз навсегда уйди от зла,
Гори, но не сгорай дотла.
Игра страстей, любви и чести
Несёт нам муки, может быть,
Умей же всё переносить.
Он сумел. Как? Для потомков это осталось тайной.
Случай в Глинищевском. Этот переулок связывает Тверскую с Большой Дмитровской. С 1943 по 1992 год он назывался улицей Немировича-Данченко. Знаменитый режиссёр жил в доме 57, построенном по проекту архитектора В. Н. Владимирова. Это был дом МХАТа, и в нём обитали звёзды театрального искусства: О. Л. Книппер-Чехова, В. П. Марецкая, И. М. Москвин, А. К. Тарасова. Последние были супругами, но недолго. После ухода Аллы Константиновны Москвин сломался: стал много пить, тяжело, надрывно, понимая, что губит себя. Иван Михайлович пил и раньше. Но в прежние годы делал это весело и легко, с песней, разговорами и шутками. С. В. Гиацинтова вспоминала одно из его наставлений:
– Вот ты не пьёшь, а зря. Первые шесть рюмок действительно ужасная гадость. Но помни: седьмая – блаженство. Ты рвись к седьмой, как до неё дойдёшь – душа растопится и запоёт.
Оставшись в одиночестве, Москвин сразу ослаб физически и духовно, постарел. Поддержку искал в старых друзьях и молодёжи. С. С. Пилявской запомнился один из вечеров у Ивана Михайловича вскоре после Дня Победы (1945). На нём были И. С. Козловский, Лев Оборин, Давид Ойстрах, Фёдор Михальский, Святослав Кнушевицкий, Наталья Шпиллер, Николай Дорохин, Борис Израйлевский, Ольга Бокшанская, Калужский и супруги Раевские. Сидели за красиво сервированным столом. Пилявскую поразила изысканность и строгость обстановки: старинная мебель красного дерева, рояль, подлинные картины старых мастеров, цветы. Было уже очень поздно, когда Иван Михайлович уговорил Козловского спеть заутреню.
– Оборину было велено «делать колокола», – вспоминала Софья Станиславовна, – а мне было сказано: «Ты мычи на вторе, слов-то ведь не знаешь путём!» И из окон квартиры директора МХАТа понеслось: «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ…» А дальше всё сильней. Оборин не только руками, но и локтями «делал» колокольный звон.
Потом солировал Козловский, а Иван Михайлович деликатно ему: «Ты только не кричи голосом». Иван Семёнович довольно долго пел украинские песни. Затем инициативу перехватил Москвин. Дорохов взял гитару, и тихо зазвучало любимое Ивана Михайловича: «Я встретил вас, и всё былое в отжившем сердце ожило…» Подпевала Пилявская:
– Я очень старалась не испортить втору, не огорчить Ивана Михайловича. Всю тоску он вложил в этот дуэт, и мы знали о ком. Иван Семёнович слушал со слезой и просил спеть ещё раз. Спели. Было уже утро, и мы стали прощаться. Этот вечер был как драгоценный подарок от уникального артиста и человека, тогда уже несчастного и больного.
…В XVIII столетии в переулке было владение князей Черкасских; в 1778 году оно перешло к С. В. Дмитриеву-Мамонову. Это современный дом 6, значительно перестроенный. Опосредованно он связан с именем Наполеона.
В начале XIX столетия в этом доме размещался «модный магазин» М. Р. Обер-Шальме; на Кузнецком Мосту ей принадлежала лавка. Оба заведения пользовались большой популярностью в среде московского дворянства. Поэтому Обер-Шальме имела большой круг знакомств и много чего знала, сочетая успешную торговлю с не менее удачной шпионской деятельностью.
В самом начале оккупации Москвы французами Наполеон пригласил Обер-Шальме (слышал, значит, о мадам) в Петровский дворец, в котором спасался от пожара. Больше часа повелитель Европы беседовал с простой (?) продавщицей о московской администрации, высокой политике и об освобождении российских крестьян от крепостной зависимости. Соблазн погрузить полузавоеванную страну в пучину очередной крестьянской войны был велик, но «простая» торговка охладила пыл императора:
– Я думаю, Ваше Величество, что одна треть из них, может быть, оценит это благородство, а остальные две трети не поймут, пожалуй, что Вы хотите сказать этим.
Трудно предположить, что это было личное мнение мадам. Крестьян она не знала (в дорогие магазины они не ходили). Рядовые дворяне были против освобождения крепостных. Этот вопрос дискутировался только в окружении царя. Александр хотел, но чем дальше от своего вступления на престол, тем меньше и меньше становилось желание облагодетельствовать своих рабов, которые ещё не доросли до свободы. Откуда Обер-Шальме знала мнение российского государя?
В 1820-х годах в доме 6 находилась гостиница «Север». В ней жил A. C. Пушкин, в ней он встречался с польским поэтом Адамом Мицкевичем, о чём напоминает скульптурное изображение (горельеф) двух поэтов, укреплённое на фасаде здания. Под ним пушкинские строки,
