И все-таки совершалась большая работа по упорядочению и углублению в западных и южных частях России, подчиненных Польше, внутри униатской церкви или неприсоединенной православной церкви. «Если набожные московиты питали подозрение. относительно православия русских, подчиненных польской власти, те между тем не могли не впасть в соблазн научного и литературного блеска западных и южных братств. У них, ведущих борьбу против униатов, раньше была воссоздана православная теология, открыты школы, раньше распространились типографии, публиковавшие более или менее оригинальные труды. Во всем этом, несомненно, угадывалось латинское влияние, но в эпоху, когда слишком ощутимо было то, чего не хватало великорусской церкви, следовало склониться перед таким превосходством. Поэтому образованные люди с Запада и их книги принимались охотно. Их принимали, не исключая критику,'используя их все». Так появились проповеди святого Иоанна Златоуста о посланиях апостола Павла и Деяниях апостолов, оба ин-фолио, в 1623–1624 годах, отпечатанные в Киевской лавре в 1626 году, комментированный Апокалипсис, катехизис Лаврентия Цыгана ин-фолио в 395 листов. Список был бы слишком длинным, если перечислять книги из Киева, которые принес в Московию ветер обогащенного, несколько более гибкого и латинизированного православия.
Но Россия встретилась не только с католическим Западом. Со Швецией на севере, с самым бесспорным протестантским миром, скандинавским епископальным лютеранством, с кальвинистским миром через английских купцов в Архангельске, рационалистским бастионом раковских социниан.
«Филарет пресекал ересь, когда она проявляла себя. Но, систематически изгоняя католическое влияние вплоть до возможных его истоков, он никогда не принимал радикальных мер против протестантского влияния».
Ради сдерживания Польши приходилось церемониться со Швецией. Но так уж ли это удивительно? Между православием и северным лютеранством было даже больше сродства, чем считал Пьер Паскаль. Главную опасность, очевидно, представлял раковский очаг. Социнианский рационализм, подготовленный в Западной Польше рационализмом томистским, присутствием общин ашкенази, несмотря на отдельные случаи, все-таки почти не имел шансов укорениться в Южной России.
Изначально две тенденции: одна более внимательная к интеллектуальному аспекту, другая — более аскетическая, более озабоченная практическим действием как на уровне вещей, так и на уровне повседневных людских забот.
Типография с почти полуторавековым отставанием проникает в Московию в первые десятилетия XVII столетия. А вместе с нею и все проблемы христианского Запада кануна Реформации, когда пробил час гуманизма. Все эти проблемы умножались глубокой двухвековой изоляцией русской культуры от греческого первоисточника, неточностью и неустойчивостью прекрасного языка, живописного, разумеется, но еще мало соответствующего суровым требованиям точности, навязанной техникой печати, языка, еще мало приспособленного к письменной форме, языка народа, переживающего самый разгар перемен, языка в состоянии тотальной эволюции. Какая литургическая изобретательность с начала XV века по начало XVII века, сколько вариантов. какое вербальное богатство, но какая опасность эволюции столь же беспорядочной, сколь и плохо контролируемой. В Ю-е годы XVII века во время долгого патриаршества Филарета было предпринято значительное усилие по исправлению, усилие, которое завершилось провалом тех, кто его проводил.
Во главе этого усилия оказался человек замечательный по своему уму и набожности, архимандрит Троице-Сергиева монастыря, что в семидесяти километрах к северу от Москвы, Дионисий из Зобрино. Родившийся в Ржеве, в верховьях Волги, этот сын зажиточного крестьянина, ушедший в монастырь после смерти жены и двоих сыновей, прослуживший шесть лет священником в селе неподалеку от Ржева, «был первым из тех деревенских пастырей, которые сыграют столь важную роль в XVII веке». Таким образом, движение шло из более благодатных глубин древней Русской земли.
Борясь против пьянства, распутства и насилия, стремясь дать русской церкви книги, достойные более образованного века, Дионисий обнаружил в Троицкой библиотеке невостребованные там в течение 75 лет «рукописи Максима Грека, ученого монаха с Афона, который был призван для перевода комментированного Псалтыря, фальсифицированного тремя жидовствующими еретиками, получил затем поручение ревизовать Триодь, гомилиарное Евангелие, Молитвенник, Четьи Минеи, Апостола и был обвинен в дискредитации русских святых, чествовавшихся согласно древним книгам, осужден как еретик, заточен, подвергнут пытке и в конце концов умер в Троице 21 января 1556 года». Дионисий вознамерился продолжить его труды. Дело необходимое, быть может, но и опасное, равно как и труд всех переписчиков: восстановить связь с греческой традицией и заодно преодолеть стену ненависти и предрассудков.
В работе Дионисия и его небольшого окружения поражает их усердие, грамотность, скромность и серьезность. Какой контраст с деятельностью Никона и Арсения Грека тридцать лет спустя! Дионисий и Филаретовы переписчики взялись за «Требник», чтобы переработать издание 1602 года, усеченное и очень неточное. Интересно, предвидели ли создатели издания 1602 года тот дополнительный сакральный характер, который придаст типография их собственным ошибкам? Требовалось много мужества, чтобы менять написанное и столь мучительно дешифруемое людьми, которые входили еще на ощупь в новый и священный мир книги. «Переписчики сопоставили издание 1602 года с более чем двадцатью старославянскими манускриптами, иной раз 150—200-летней давности, среди которых точная копия знаменитого “Требника”, переведенного с греческого в 1397 году митрополитом Киприаном». Издание 1618 года включало поправки и изменения.
Наиболее важное дело, стоившее Дионисию жизни и возвестившее уже всю жестокость столкновения середины века между Никоном и ревнителями старой веры, — это формула водосвятия для кануна дня Богоявления, одного из трех основных праздников православной церкви, наиболее глубоко укорененных в сердце русского народа. Издание 1602 года, помнится, включало формулу: «В сей день, Господи, освяти воду сию Твоим Духом Святым и огнем». Слова «и огнем» были явной интерполяцией XVI века, проследить генезис которой и восстановить историю можно было без особого труда.
Логика и греческая теологическая ученость переписчиков могли дать себе волю в дебрях великорусского литургического воображения. Как всегда в православном богослужении, чарующая «тайна Троицы». Переписчики отметили, что некоторые молитвы, обращенные к одной из ипостасей Троицы, заканчиваются славословием, касающимся всех троих: «Слава Тебе, Отцу, и Сыну, и Святому Духу». Простое изменение плана на уровне финального заклинания, не вызывающее никаких трудностей ни для общей мысли, ни для мысли неискушенной. Другое дело мудрые и знающие. «Савеллианская ересь, смешивающая ипостаси», — воскликнул ученый хор. Напишут же: «Слава Тебе, с Твоим пресвятым, благим и животворящим Святым Духом». Истинно нагромождение ляпсусов. С византийской точки зрения, «простительные, на первый взгляд, ошибки», проникнутые простой и чистосердечной спонтанностью, «подвергали православие опасности»: они проталкивали либо «манихейство, отделяющее Сына от Бога и Сына от Марии», либо «арианскую ересь» с ее «тремя сущностями Святой Троицы», либо «соединение и совмещение двух природ во Христе», или же «ересь Пирры, Сергия и Павла, преданную анафеме Шестым вселенским собором при Константине Бородатом, иначе говоря, монофелизм».
Здесь угадывается грамматист, каковым был Арсений Глухой, богослов, каковым был Наседка, литургист, каковым был архимандрит Дионисий. Но манией все подозревать, многочисленными поправками, упреками не столько живым, сколько мертвым глубоко травмировалась восприимчивость русского народа, который некогда спонтанно и наивно выразил свою мольбу к Богу, Христу, Отцу и Святому Духу, которых он любил столь глубоко, столь просто с бессознательно евангельским духом.
Дионисий добился созыва собора русской церкви 4 июля 1618 года; вопль негодования был общим, гнев глухи глубок, «ассамблея отразила среднее мнение русской церкви: оно считало безрассудным по соображениям логики и буквальной критики касаться большого числа текстов уже освященных и традицией и книгопечатанием. В защиту старых обычаев поднялись импровизированные богословы, в свою очередь обнаружившие объяснения и глубокое значение в инстинктивных жестах недавнего национального прошлого. «Святым Духом и Огнем», — гласил старый требник, но разве не сказано в Евангелии от Луки (Лук. 3:16): «Он сам будет крестить вас в Святом Духе и огне»? В 1618 году дух раскола победил. Осужденный Дионисий был подвергнут отвратительной пытке «гладом, жаждой и дымом. предан на побои и поношение». Потребуется личное вмешательство Иерусалимского патриарха Феофана в 1619 году, чтобы положить конец его страданиям и мукам его учеников.
