«Когда у Карамзина спросили об Аракчееве, - так закончил свою речь В. Н. Львов, - он ответил: священным именем Монарха играет временщик».
Н. Е. Марков от фракции правых заявил, что не поддерживает запроса: Думу можно распускать «и на час, и через час». Но гр. А. А. Бобринский, от той же фракции, сказал, отвечая на свой же риторический вопрос, хорошо ли поступил Столыпин в отношении Дурново и Трепова: «Ох, Ваше Высокопревосходительство, нехорошо!»
Только националисты высказались за Столыпина. Из видных думских ораторов лишь В. В. Шульгин (по этому случаю перешедший от правых к националистам) выступил в его защиту. Запросы были приняты громадным большинством.
Если «Новое Время» в передовых статьях еще продолжало поддерживать премьера, то М. Меньшиков, чуткий к «настроениям сфер», уже спрашивал насчет П. Н. Дурново: «Если бы он не обнаружил бесхитростного мужества, чисто солдатского, и чисто солдатской верности Престолу - как вы полагаете, сделал ли бы П. А. Столыпин какую-нибудь карьеру? «
Вслед за Г.думой запрос правительству предъявил и Г. совет. В тех же тонах премьера критиковали А. Ф. Кони, поляк И. А. Шебеко и гр. Д. А. Олсуфьев, сказавший, что от членов Г. совета, очевидно, требуется «не служба Царю, а прислуживание правительству». Столыпин, явно не ожидавший такой бурной реакции, видел, как почва ускользает у него из-под ног. Государь и В. Н. Коковцов оказывались правы в своих сомнениях: общество не испугалось «реакционного заговора», но решительно восстало против «нажима на закон».
П. А. Столыпин 1 апреля отвечал на запрос в Г. совете. Он доказывал, что «чрезвычайные обстоятельства», дающие право применить ст. 87-ю, в том и состояли, что Г. совет отверг меру, которой страстно ждало население западного края: «Правительство не может признать, что Г. совет безошибочен и что в нем не может завязаться мертвый узел, который развязан может быть только сверху. Хорош ли такой порядок, я не знаю, но думаю, что он иногда политически необходим, как трахеотомия, когда больной задыхается и ему необходимо вставить в горло трубочку для дыхания».
Г. совет, большинством 99 против 53, признал объяснения премьера неудовлетворительными.
В Г.думе П. А. Столыпин выступил 27 апреля.173 Он намекал на то, что указ 14 марта создает прецедент, благоприятный для Г. думы:174 проект проведен в думской редакции. «И как бы вы, господа, ни отнеслись к происшедшему, как бы придирчиво вы ни судили даже формы содеянного, я знаю, я верю, что многие из вас в глубине души признают, что 14 марта случилось нечто, не нарушившее, а укрепившее права молодого русского представительства!»
Из ответных речей наибольший успех в Думе имело выступление В. А. Маклакова; он сравнивал Столыпина с пастухом, который, «когда ему говорят: - «Смотри, стадо в овсе!» - отвечает: «Это не наш овес, а соседский!» Избави нас Бог от таких пастухов… Председатель Совета Министров еще может удержаться у власти, но это агония», - заключил Маклаков, возвращая Столыпину его известные слова: «В политике нет мести, но последствия есть; эти последствия наступили, их не избегнуть!»
Г. дума осудила действия премьера большинством 202 голосов против 82.
Даже сторонники П. А. Столыпина сознавали, что премьер попал в тупик; П. Н. Балашов советовал ему распустить Думу и произвести новое изменение избирательного закона. Но такая политика «диктаторского типа» была возможна только при полном одобрении со стороны верховной власти. А государь считал, что П. А. Столыпин в последнем кризисе поступил неправильно; что он ему уступил - и вышло только хуже; и у него уже не было прежнего доверия к политической прозорливости премьера.
«Престиж Столыпина как-то сразу померк. Клубы, особенно близкие к придворным кругам, в полном смысле слова дышали злобой… - отмечает в своих мемуарах гр. В. Н. Коковцов. - Столыпин был неузнаваем… Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него, молчаливо или открыто, но настроено враждебно».
Но дело с западным земством было доведено до конца: сессии Думы и Совета были закрыты за два дня до истечения того двухмесячного срока, который дается на внесение в палаты законов, проведенных по 87-й ст. Таким образом, закон остался в силе - теоретически хотя бы до осени, - а летом состоялись земские выборы в шести губерниях западного края. Они не дали националистам ожидавшейся победы, состав гласных был в большинстве беспартийный.
Моментом, когда Столыпин подавал в отставку, воспользовался Илиодор и бежал из обители, куда его выслали, обратно в Царицын. Снова собралась многотысячная толпа вокруг монастыря - епископ Гермоген на этот раз стал открыто на сторону Илиодора. Только что прибывший в губернию новый саратовский губернатор П. П. Стремоухов запросил Петербург, что ему делать. Товарищ министра внутренних дел П.Г. Курлов ответил, что полиция ночью должна проникнуть в монастырь и арестовать Илиодора. П. П. Стремоухов, опасаясь, что это вызовет кровопролитие, запросил самого Столыпина; тот 24. III ответил: «Прекратить всякие действия против монастыря и Илиодора». Таким образом Илиодору удалось остаться в Царицыне. П. А. Столыпин затем говорил П. П. Стремоухову: «Ужасно то, что в своих исходных положениях Илиодор прав… но приемы, которыми он действует, и эта безнаказанность - все губят».
Летом Л. Тихомиров прислал Столыпину записку, в которой убеждал его взять на себя почин реформы, которая вернула бы царской власти свободу законодательного творчества, - иными словами, сделала бы Г.думу совещательным учреждением. Столыпин на этой записке пометил (9 июля): «Все эти прекрасные теоретические рассуждения на практике оказались бы злостной провокацией и началом новой революции».
П. А. Столыпин, ощущая себя в состоянии «полуотставки», на все лето уехал отдыхать в свое имение Колноберже и лишь ненадолго приезжал в июле в Петербург. За это время министр земледелия А. В. Кривошеин сговорился с замещавшим премьера В. Н. Коковцовым и отказался от требования о передаче Крестьянского банка из министерства финансов в ведомство земледелия, на чем так усиленно настаивал премьер («Вы меня предали», - с горечью говорил ему Столыпин в июле).
Граф Витте - к утверждениям которого необходимо всегда относиться с осторожностью - пишет, будто государь на одном из докладов Столыпина сказал ему: «А для вас, Петр Аркадьевич, я готовлю другое назначение». Ходили слухи, что премьер будет назначен на пост либо посла, либо наместника на Кавказе, или же на новую должность, например, наместника в Западном крае; что при этом он получит графский титул.
В международной политике лето 1911г. ознаменовалось «агадирским инцидентом». Франция ввиду беспорядков в Марокко, угрожавших жизни иностранцев, отправила вглубь страны свои войска; Германия тогда прислала в южно-марокканский порт Агадир канонерку «Пантера», претендуя на право самой защищать своих сограждан в этом районе. Во Франции это сочли вызовом, вторжением во французскую сферу влияния. Англия - устами Ллойд-Джорджа в нашумевшей речи на банкете у лондонского лорд-мэра - обещала Франции свою поддержку. С обеих сторон было сильное возбуждение.
Россия в этом конфликте оставалась нейтральной. Оборонительный союзный договор с Францией не обязывал ее вмешиваться в марокканские дела. В отсутствие Столыпина и вследствие продолжительной болезни С. Д. Сазонова Россию в момент кризиса представлял товарищ министра иностранных дел А. А. Нератов, который на вопрос германского посла подтвердил, что «Россия поддержит все шаги, имеющие целью устранить из международной политики марокканский вопрос, как повод для трений».
6(19) августа, в самый разгар кризиса, было подписано русско-германское соглашение по персидским делам, свидетельствующее о добрых отношениях между обеими державами. Определенно миролюбивая позиция России помогла французскому премьеру Кайо разрешить конфликт путем компромисса.
В конце августа в Киеве должно было состояться открытие памятника императору Александру II в присутствии государя и высших представителей правительства. П. А. Столыпин придавал особое значение этим торжествам, во время которых должно было в первый раз проявиться оживление общественной жизни в юго-западном крае в связи с введением земства. О том, что на киевские торжества прибудут высочайшие особы и виднейшие сановники, было известно заранее в самых широких кругах.
П. А. Столыпин приехал в Киев 25 августа, за четыре дня до прибытия царской семьи. Торжества начались с посещения киевских святынь: Софийского собора, Печерской лавры. Государю представлялись многочисленные делегации.
31 августа состоялся большой военный смотр, а вечером - концерт в роскошно иллюминованном Купеческом саду на крутом берегу Днепра. Празднества проходили с большим подъемом. Столыпин по ряду неуловимых признаков ощущал, однако, что его отставка становится все более вероятной. «Положение мое пошатнулось, - говорил он товарищу министра внутренних дел П.Г. Курлову, - я и после отпуска, который я испросил себе до 1 октября, едва ли вернусь в Петербург председателем Совета министров…»
