Медленно, запинаясь на каждом слове, Вуд наконец дал клятву на Библии. Сэру Александру весьма понравился вид этого хозяина гостиницы.
Все растянулось надолго, поскольку Вуд при ответе на каждый вопрос много и шумно фыркал, пыхтел и кашлял — то и дело он ловил на себе испытующий взгляд Хэтфилда и все пытался найти в этом взгляде некое оправдание собственному предательству, — впрочем, обвиняемый и сам задавал ему вопросы, тронутый одним уж тем, что старый друг по выпивке пытается его выгородить. Скелтон тоже тянул время. Николсон ходил вокруг да около, раза в два или три превысив то время, которое было отпущено для дачи свидетельских показаний. Долгая вступительная речь мистера Скарлетта вызвала немало длинных вопросов и таких же долгих выводов; но Вуд побил все рекорды — и все присутствующие в зале чуть не раскисли от жары в этот душный августовский день.
Весьма неохотно он все же признал, что водил знакомство с обвиняемым. Тот частенько гостил в гостинице «Голова королевы» и в дальнейшем найдет там такой же радушный прием. Пожалуйста, отвечайте конкретно на заданный вопрос, мистер Вуд. Извините, Ваша Честь, да, у обвиняемого была собственная карета, и очень красивая притом, лошади выглядели просто восхитительно, в особенности если учесть, что после… И как же он представился? Казалось, сей совершенно простой вопрос вызвал немалое затруднение. Создавалось такое впечатление, будто у мистера Вуда внезапно случился приступ наитяжелейшей мигрени. Его лицо так и перекосило, точно от боли. Как он представился? Вот именно — как? Каким именем представился данный заключенный? Какую фамилию он при этом использовал? Какую фамилию? Да в том-то вся и беда — никак невозможно припомнить, как сей джентльмен… этот заключенный, отрекомендовался и каково его полное имя. Ну, в таком случае не следует ли ответить таким образом, что данный обвиняемый назвался именем полковника Хоупа? Сморщившись, точно сморчок, мистер Вуд некоторое время молчал, напряженно раздумывая, а затем вынужден был признаться, что, мол, да, вроде так оно и было, но, делая такое признание, он и вовсе скорбно свесил голову. А как адресовались ему посылки? А которую посылку Его Честь имеет в виду? Любые посылки. Да неужто этих посылок было так много? Ах, так там еще и письма. Так полковник, то есть… заключенный, он частенько любил прогуливаться на почту за письмами, говорил, мол, любит пешком прогуливаться по улицам Кесвика, потому как люди такие доброжелательные, да они и теперь такие же, и коли ему еще понадобится местечко… Мистер Вуд! Доставлялись ли когда-либо в его гостиницу «Голова королевы» какие-либо посылки или письма, адресованные «высокородному Александру Августу Хоупу, члену парламента»? Вы дали клятву говорить правду и только правду, не забывайте об этом, мистер Вуд! И суд ждет! Приходили. Спасибо, мистер Вуд.
Когда же мистер Скарлетт взялся допрашивать Вуда и устроил перекрестный допрос в присутствии судьи Хардинга, то весь запутанный лабиринт уловок тут же выплыл наружу. Мистеру Буду надлежало в точности вспомнить, где и в чьей комнате он в какое время побывал, чью комнату покинул и куда собирался отправиться затем. Потом Высокому Суду срочно потребовалось детальное описание нижнего этажа гостиницы, расстояние между парадным входом и боковой аллеей, рядом с которой благородный обвиняемый произносил речь и где его в результате суматохи так и не сумели схватить…
Все подозрения сэра Александра вспыхнули с новой силой, однако Вуд вернулся на свое место, хоть и с мрачным видом, но все же ощущая, что сделал все возможное для своего друга.
Последним свидетелем мистера Скарлетта был полковник Парк. Да, он был неплохо знаком с полковником Хоупом; да, полковник Хоуп доводился младшим братом графа Хоуптона, а также командиром Семнадцатого драгунского полка. Да, он провел с полковником Хоупом три года, когда служил в Ирландии. Нет, заключенный, который сейчас сидит на месте подсудимого, не полковник Хоуп.
Мистер Скарлетт принялся высокопарно рассуждать и, как подумалось сэру Александру, в особенности после краткой и ясной речи полковника Парка, делать совершенно ненужные выводы.
Уже было почти шесть часов пополудни, и суд объявил о перерыве в заседании. Топпинг и Холройд отвели Хэтфилда в боковую комнатушку и послали за пивом и лимонадом.
Топпинг старательно еще раз проверил весь список свидетелей, которых он намеревался вызвать, — и лишь один из всех был адвокатом из Стокпорта в Чешире, которого когда-то, в 1801 году, Хэтфилд нанял, чтобы вернуть некую собственность в Кенте.
— Он может лишь подтвердить, что вы и в самом деле Джон Хэтфилд, хотя в то время вы и пользовались некоторым весом в обществе.
Именно в ту минуту Холройд и нарушил свое извечное молчание. Его речь зазвучала не сказать чтобы очень уж легко, но и без предварительных покашливаний и приготовлений. Но уж поскольку путь был расчищен, то сообщение было весьма лаконично:
— У Скарлетта есть все доказательства, и в этом истина. Он уже выиграл это дело.
— Вынужден согласиться, — сказал Топпинг. — Хотел бы возразить, да нечем.
— Я тоже, — сказал Хэтфилд. — Какую речь вы намерены произнести?
— Правдивую, — ответил Топпинг.
— Джентльмены, — заметил Хэтфилд, — на карту поставлена вся моя жизнь, и все зависело от вас с самого начала. Но вы мне ничем помочь не в состоянии. Я не смею вас даже винить в том, поскольку вы и помочь-то мне ничем не могли, но я прошу вас оказать мне любезность хотя бы сейчас. Какую речь вы собираетесь произнести?
— Довольно короткую, — заметил Холройд, задумчиво растягивая слова. — До тех пор, пока вы не сделали собственное заявление перед судом, вы ничего не можете утверждать, но если вы только каким-либо образом дадите суду знать, что совершенно очевидно со всем согласны, то тем самым заставите присяжных отнестись к вашей судьбе более снисходительно и мягко.
— Весьма досадно, что здесь не присутствует ваша жена и дети, — заметил Топпинг. — Вы могли бы апеллировать к ним. Вид обезумевших от горя детей весьма удручает. Это могло бы произвести недурное впечатление.
— Сегодня тяжелый день, — заметил Холройд, к которому теперь Хэтфилд испытывал неподдельное уважение. — Ведите себя как можно более простодушно. — Он с весьма опечаленным видом взглянул в свои записи. — Боюсь, все это вам может лишь навредить. И то, кем вы стремитесь казаться, для них отнюдь не весомый довод.
— В таком случае все в руках Божиих, — сказал Хэтфилд.
— Аминь.
— Оставьте меня, пожалуйста, одного в комнате на несколько минут.
Адвокаты вышли за дверь и остановились рядом с йоменами, которые охраняли вход. А в это время, оставшись в полном одиночестве, Хэтфилд опустился на колени.
— О Господи, я знаю, что я Твой недостойный раб и я приговорен к смерти. Но, Господи, как же я хочу жить! Теперь-то я в точности знаю, как надо жить и чему должна быть посвящена жизнь моя — стать примером для подражания, какое бы нищенское существование мне ни пришлось влачить, жить во имя Славы Твоей на земле, помогать друзьям моим, если я смогу. О Господи! Разве не дано Тебе видеть в сердце моем? Только самые добрые чувства движут мною, и в словах моих много обещаний, которые мне надлежит сдержать. Я мог бы служить Тебе. Я умоляю Тебя, во имя Иисуса Христа нашего, дай мне возможность свершить это.
Лишь откуда-то издали он услышал стук в дверь, а затем в комнату вошли оба адвоката, и, как потом рассказывал Топпинг, они обнаружили, что «он совершенно погружен в молитву и словно бы только пробудился, завидевши нас».
Уже в зале суда, дабы дать время Хэтфилду собраться с мыслями, Топпинг вызвал поверенного, который с уверенностью заявил, что заключенного зовут Хэтфилд и когда-то им вместе пришлось заниматься некоей собственностью в графстве Кент и что у обвиняемого была карета.
Затем Топпинг окликнул Хэтфилда, который поднялся со своего места и повернулся к суду, попав в полосу света, падающую из окна, однако лишь вздрогнул и откачнулся в сторону. На сей раз Высокий Суд проявил куда большее терпение, нежели прежде. Хэтфилду показалось, будто прошла целая вечность, прежде чем он начал говорить. То самое состояние, которое, как он смел надеяться, навсегда оставило его, теперь вернулось вновь, совершенно истощив его силы. Воодушевление покинуло его, и пока он страстно молился, чувствовал себя совершенно опустошенным. В самые тяжелые для него времена он молил о помощи в величайшей надежде на спасение, и вот он стоит совершенно изнеможенный и слабый. Чей это был голос? Что это были за слова? Он стоял посреди этого заполненного людьми зала, всеми силами стремясь не попасть в луч солнечного света, которое теперь, склонившись к горизонту, ослепительно сияло сквозь открытые окна. Он словно бы увидел себя со стороны и, потеряв последние силы, вынужден был начать свою речь — возможно, Господь все же сжалится над ним.
