— Ты ищешь троих, — бормотал между тем толстяк, — а они ищут тебя. Вон они появились в конце аллеи, торопятся и при этом отчаянно размахивают руками, пытаясь привлечь твое внимание. Вовремя они появились, — я рад.
Великая Кахатанна, возможно, и сумела бы царственно отреагировать на это сообщение, но внимание Каэтаны теперь можно было пытаться привлечь сколь угодно долго. Она во все глаза смотрела на собеседника.
А он продолжал как ни в чем не бывало:
— Да‑Гуа, Ши‑Гуа и Ма‑Гуа хотят с тобой поговорить. Я не против, да и как я могу быть против? Хозяйка здесь, конечно, ты, и это к тебе пришел я со своей просьбой. Но признаюсь, мне очень на руку этот ваш грядущий разговор. Он успокоит тебя, ты перестанешь волноваться, а меня это избавит от необходимости в дальнейшем отвечать на множество ненужных вопросов. Единственная просьба — не становись, пожалуйста, Кахатанной. Так мы быстрее договоримся.
— До чего?
— До истины, только до истины, дорогая Каэ. Ну ладно, иди к монахам. А пока идешь, подумай над такой мыслью: я утверждаю, что Интагейя Сангасойя во всем своем блеске и величии не вынесла бы всех испытаний и не дошла бы до Сонандана, окажись она в том месте и в то время. А вот Каэтана дошла. Иди, я подожду тебя здесь, на солнышке.
— Пожалуйста, — попросила она.
Переходя через мостик и идя по лужайке навстречу трем монахам, она несколько раз оглянулась на странного посетителя, словно боялась, что он растворится в жарком золотистом воздухе.
Диковинное это существо, словно склеенное из обрывков разных людей, кого‑то ей страшно напоминало. Настигла мысль, что в чем‑то оно гораздо более могущественно и величественно, чем все Древние и Новые боги, вместе взятые.
Каэтана оглянулась в последний раз: толстяк, похожий на обиженного сенбернара, грелся на солнце.
Да‑Гуа, Ши‑Гуа и Ма‑Гуа бегут навстречу со взволнованными лицами. И чем ближе они подходят, тем плотнее и осязаемее становятся их фигуры.
Каэтана приветливо наклоняет голову:
— Как живется в стороне от мира?
Они, кажется, не слышат ее, поглощенные какой‑то безумно важной мыслью. И Каэтана думает, что впервые видит трех монахов такими озабоченными и удивленными.
— Нам нужно вмешаться, — произносит Да‑Гуа, едва приблизившись к ней.
— Мы должны дать тебе совет, — говорит Ма‑Гуа.
— Мы готовы заплатить любую цену, — добавляет Ши‑Гуа.
— Это так важно? — удивляется Каэ.
— Более, чем просто важно, — подтверждает Да‑Гуа.
— Это очень важно, — тихо говорит Ма‑Гуа.
Ши‑Гуа молчит.
Каэтана хоть и является Воплощенной Истиной, тем не менее зависит от этого мира так же, как и он зависит от нее, в отличие от трех монахов, живущих вне событий. То, что они видят со стороны, она может увидеть только изнутри, и поэтому сейчас им трудно объяснить ей, что происходит. Но они надеются, что Каэ им поверит. Все равно больше ни им, ни ей ничего не остается. Ничего больше не остается странному толстяку, сидящему на террасе перед храмом Истины.
— Мы впервые не смогли просчитать все события, которые произошли в мире за последнее время, — пускается в пояснения Ши‑Гуа.
— Мы не смогли учесть непредвиденный фактор, — вставляет Ма‑Гуа.
Да‑Гуа молчит.
— У нас никогда не было вот этой фигурки. — Ши‑Гуа доверчиво‑детским движением протягивает ей шкатулку, поверхность которой представляет из себя живую карту Варда. Она то показывает все пространство в целом, то превращается в подробное изображение крохотного клочка этого мира. Теперь она застыла на картинке, представляющей храм Истины.
Ши‑Гуа раскрывает шкатулку и высыпает прямо на траву великое множество фигурок — все они изображают конкретных лиц. Каэтана мельком замечает миниатюрную копию Джоу Лахатала и га‑Мавета, Арескои и Траэтаоны, Нингишзиды и Татхагатхи, пытается найти себя…
— Вот его не было, — улыбается Да‑Гуа.
В его руке крепко зажата фигурка разноцветного толстяка.
— И что это значит? — растерянно спрашивает Каэ.
— Значит, что он сам себя создал… Нет, оно само себя создало. Впрочем, неважно. Главное, что он смог это сделать. А теперь — самое главное. Он сможет помочь тебе так, как никто в этом мире или в каком‑нибудь другом помочь не в состоянии. Он и появился потому, что стал нуждаться в своем существовании столь же сильно, сколь мы стали нуждаться в нем. Он практически всесилен, но не умеет с этой силой обращаться. Он всезнающ, но у него нет памяти. Его единственная надежда — это ты. А твоя надежда — в нем. Не теряй свою надежду, — торжественно произносит Ши‑Гуа.
Ма‑Гуа молчит.
— Он помог тебе однажды, — говорит Да‑Гуа.
— Потому что ты сделала то, что он никогда не отваживался сделать, — улыбается Ма‑Гуа.
— Только он сможет помочь по‑настоящему: помогая тебе, он будет создавать себя, помогая тебе, он будет охранять тот мир, в котором сможет быть самим собой, помогая тебе, он откроет истину внутри себя, — как заклинание твердит Ши‑Гуа.
— Что же вы мне посоветуете? — спрашивает Каэ, хотя понимает, что совет она только что выслушала и ничего более конкретного ей не скажут.
Можно, конечно, спросить, кто этот толстяк, но не хочется.
— Соглашайся! — хором говорят все трое.
— На что?
— На что угодно! — без тени сомнения заявляют монахи.
— Ну, знаете ли, — возмущается Каэтана голосом альва. Ничего более подходящего, чем его любимое выражение, ей в голову сейчас не приходит.
— Мы не должны вмешиваться, — умоляюще произносит Да‑Гуа, видя ее мучительные колебания.
— Мы еще не умеем правильно влиять на ход событий, — жалобно шепчет Ши‑Гуа.
— Мы ощутили необходимость появиться, чтобы успокоить тебя, хотя ты и сама чувствуешь все то, что мы тебе сказали. Просто иногда крайне важно, чтобы кто‑то подтвердил твою правоту, — говорит Ма‑Гуа.
— Мы знаем, что тебе намного сложнее, чем другим, потому что ты согласилась платить положенную цену. Но ведь уже ничего не вернешь, — говорит Да‑Гуа.
— А если вернешь, то это будет предательством, — вторит ему Ши‑Гуа.
— Грядут великие и страшные времена. Тебе понадобится много сил, — вздыхает Ма‑Гуа.
Каэтана молчит.
Когда она возвращается к своему гостю, тот оказывается шатеном с разноцветными глазами — синим и черным, а над верхней губой у него за это время успела появиться родинка. Он с переменным успехом сражается с собственной фигурой, вовсе не пытаясь придать ей изящности, а только добиться стабильности — хотя бы ненадолго. Каэ с огромным интересом следит за ним.
— Я поговорила с монахами, — утверждает она очевидную истину.
— Я видел.
— Если ты все знаешь, то знаешь, что они меня и вправду немного успокоили, но не сказали ничего такого, что я бы сама не чувствовала. Я так и не услышала от них, кто ты. И не поняла, чем я смогу тебе помочь.
— Меня еще нет, — пожаловался толстяк. — Поэтому я расползаюсь буквально на твоих глазах. Чтобы быть, дорогая Каэ, мне нужна твоя помощь. Она стоит дорого, я знаю. Но я готов платить любую цену.
Заинтригованная, но уже слегка сердитая от обилия иносказаний, она довольно неприветливо произнесла:
— Сначала ты предлагал мне купить твои услуги, теперь же предлагаешь небывалую плату за мои. Я не понимаю тебя, незнакомец.
— Я не незнакомец, — обиделся паломник. — Ты меня очень хорошо знаешь.
— Конкретнее, пожалуйста.
— Могу и конкретнее, — обрадовался толстяк, пытаясь вытащить короткопалую руку из‑под неожиданно удлинившейся правой ноги.
Каэтана со все возрастающим восторгом следила за его метаморфозами. Начинала ли она узнавать? Да, конечно…
— Я долгое время следил за твоими приключениями. Ну в самом начале, признаться, ты меня интересовала не больше, чем все остальные. Но с определенного момента ты стала совершенно непредсказуема и сделала то, чего, по всем прогнозам, сделать не могла. Сейчас ты мне, конечно, скажешь, что в одиночку никогда бы не справилась, — и это тоже будет правдой. Но вторую часть правды ты вслух не произнесешь. А заключается она в том, что те люди, которым было под силу изменить ход событий, собрались именно около тебя. А больше их никто бы в это путешествие сдвинуть не смог. Более того, ты сама, дорогая Каэ, страшно изменилась за время этого короткого странствия. Многое постигла, многое узнала, многое поняла заново.
— Верно, — согласилась Каэтана.
Она чувствовала, что близка к разгадке и ей не хватает штришка, крохотной детали, чтобы восстановить целое.
— Благодаря тебе бессмертные поняли или вот‑вот поймут, что это самое зло, о котором столько было говорено, все‑таки существует. И они вынуждены будут принять решение, потому что жить с таким знанием и никак его не использовать — невозможно, хотя такое искушение то и дело у кого‑нибудь возникает.
Каэ с любопытством уставилась на толстяка. Тот как раз пытался установить, какое количество пальцев оптимальнее всего иметь на левой руке. Он склонялся к семи, а сама рука — к полной свободе выбора и отсутствию ограничений, отчего пальцы на ней росли с дикой скоростью, как грибы после дождя. Толстяк досадливо поморщился и принялся запихивать лишние отростки обратно в конечность — получалось не ахти.
