— В этом мире, отец, появилась пустота. Та самая или другая — не знаю. Но я должна узнать, поэтому очень скоро опять уйду во внешний мир. Обещай мне. запомнить главное: мы сами виноваты в том, что с нами случилось. Мы ушли отсюда раньше, чем нас изгнали эти глупые, не в меру разыгравшиеся дети. Я бы уступила им эту землю, будь уверена в том, что они со временем прорастут в нее всей душой, всеми корнями и будут беречь и охранять ее лучше, чем это смогли сделать мы, их предшественники. Но я чувствую на Ар‑немвенде присутствие чужой злой воли. И боюсь, у них не хватит времени и сил.
Я долго ждала, отец, заговоришь ли ты об этом первым. Но ты не решаешься. Либо действительно не знаешь, что здесь происходит. А происходит страшное. Когда вы ушли отсюда, в мире осталось великое множество незаполненных мест. Но мир не терпит пустоты — он стал спешно восстанавливать сам себя. Сюда пришли Новые боги — более слабые, менее мудрые, чем мы; но лучше они, чем вообще ничего и никого. Однако, отец, оглянись вокруг. Ты только что говорил о маленьких богинях маленькой любви — это правда. А ведь не только любовь стада маленькой… Отец! Где мой брат — Олорун?
— Все‑таки вспомнила, — обреченно прошептал Барахой.
— Где он, отец?!
— Не знаю, девочка…
— И ты приходишь в этот мир со спокойной совестью? Неужели ты не видишь, что некто или нечто уже получило над ним власть и теперь только укрепляет ее, протягивая свои щупальца дальше и дальше?
— Я никогда не хотел задумываться над этим, дитя. Вселенная велика, и, став старше…
— Став старше, я не стану хуже, папа. Во всяком случае, не хочу стать хуже. Я еще помню, что значит честь, свобода, достоинство и ответственность. И не буду сидеть сложа руки.
Барахой смотрел на нее испуганно. Она совсем не напоминала ему собственную дочь. Перед ним стояла решительная, сильная женщина, узнавшая горе и радость, счастье и печаль, любовь и потери. И она собиралась сражаться. Это он понял очень и очень хорошо,
— Неужели вы оставите этот мир беззащитным? Неужели бросите ваше творение на произвол судьбы? Барахой задумался:
— Я обещаю тебе, что приму решение. И что не оставлю этот мир.
— Правда?
— Правда. Ведь иначе я не смогу смотреть тебе в глаза?
— Не сможешь, — твердо ответила Каэтана.
— Значит, я приму решение. А какая вторая вещь беспокоит тебя?
— Я очень хочу уйти отсюда и побродить по миру. Я гасну изнутри…
— Что с тобой? — встревоженно спросил Барахой.
— Память, обычная память о тех, кто не дошел со мной до этого храма. Страшная боль — до крика, до воя.
— Нам нельзя кричать, — тихо произнес Древний бог. — Разве сердце Экхенда кричит?
Каэтана невольно прикоснулась рукой к талисману.
— Нет, отец. Только согревает и оберегает.
— Вот видишь.
— Я знаю. Но поверь, это ужасно. Я хожу среди колонн, смотрю, какие они огромные, мощные, устремленные ввысь, — а вижу Бордонкая. Я рассказала Траэтаоне о его смерти, и он скорбел о великане.
Здесь много альвов — служителей и паломников, — и в каждом мне чудится Воршуд. Собак и волков я вообще не могу видеть. А Джангарай и Ловалонга снятся каждую ночь и зовут с собой. Сам рассуди — можно ли так жить?
— Тебя никто не заставляет так жить. Ты сама себе это выбрала. Когда ты родилась, мы с матерью не знали, какое могущество тебе дано. Не знали, есть ли оно у тебя. Долгое время твоя божественная суть вообще ни в чем не проявлялась. А магия почти не давалась тебе. Мы удивлялись, хоть и любили тебя ни на каплю меньше. А потом как‑то в одночасье выяснилось, что ты носишь в себе множество разгадок тайн, сути вещей.
Ну же, вспоминай, напрягай память. Странно, что эта мысль еще не пришла тебе в голову. Ты же делаешь это каждый день, каждый час, каждую минуту. Скажи, ты их хорошо помнишь?
Безумная надежда мелькнула в глазах Великой Кахатанны.
— Ты хочешь сказать, что я могу… что это вообще возможно?
— Конечно. Никто никогда не умел этого делать, а ты могла. Недаром тебе и храмы сооружали получше. Недаром к тебе и приходят навсегда. Ты должна помнить, что суть предмета или живого существа важнее той формы, в которую она заключена. Возьми любую форму, вложи в нее суть, и ты получишь истинное. И вообще, милая, кто кому должен это рассказывать?
Вспомни, как они смеялись, ходили, говорили. Ты знаешь все их мысли, все устремления. Собери все это в памяти и принимайся за работу. Они в тебе — отпусти их.
Я всегда хотел иметь девочку, — тихо проговорил Барахой, водя рукой по ее волосам. — Маленькую. Чтобы дарить игрушки, защищать и быть ей всегда нужным. Я как‑то не задумывался над тем, что однажды она вырастет. А когда это произошло, то случилось само собой, совершенно неожиданно для меня. И я не знаю, что теперь делать.
Игрушки тебе не нужны. Защитить я тебя не сумел, а мудрости и силы у тебя не меньше, чем у меня. Но все равно, помни, что я люблю тебя и буду стараться во всем помогать. Позови, если будет нужно. Или просто так — обязательно позови. Поговорим. А может, попутешествуем, если, конечно, отпросимся у твоего грозного Нингиш‑зиды. Я знаю массу интересных мест, тебе понравится.
Он поцеловал Каэтану в лоб, сжал ее в объятиях и исчез.
Следом за ним исчез с храмовых ступенек и скомканный плащ, и… бутыль с вином из храмовых запасов.
Увидев это, Каэ рассмеялась звонко и счастливо — впервые за все это время.
Богиня деловито пососала поцарапанный палец и опять по локоть погрузила руки в глину. Она добыла себе большой кусок размером с собственную голову и с увлечением им занялась. Работая, она разговаривала с кем‑то, кто жил уже внутри этой бесформенной массы; спорила с ним, соглашалась, напевала под нос песенки и иногда прислушивалась, словно надеялась получить ответ.
…Накануне на взмыленном жеребце прискакал вестник с сообщением, что великий император, Потрясатель Тверди, Лев Пустыни, аита Зу‑Л‑Карнайн со свитой прибудет через месяц в Сонандан, чтобы поклониться Великой Кахатанне, а также испросить у нее совета и благословения…
Через несколько часов под пальцами Каэтаны проступили знакомые до боли черты округлого лица. Удивленно смотрели большие круглые глаза, круглые уши были плотно прижаты к голове, а мягкая податливая глина постепенно превращалась в кокетливую шапочку, сдвинутую набекрень.
Работы было много, а времени — всего месяц. И она торопилась, чтобы успеть к назначенному сроку.
Каэтана лепила Воршуда.
Кахатанна — 2
Обратная сторона вечности
Предисловие
Основные события начинаются обычно в том самом месте, где историки и летописцы ставят жирную точку, вытирают вспотевший лоб и говорят облегченное «Уф!».
Самое главное случается между двумя кульминациями, которые торопятся запечатлеть гении и графоманы, очевидцы, провидцы и любители древности.
Вечность изображается как бесконечная цепь ярких событий, как нескончаемые звенья одной цепи, крепко спаянные, неразрывные; как пестрая череда невероятно занимательных историй. Но на самом‑то деле все обстоит иначе. У вечности, как и у всякого иного грандиозного полотна, есть своя изнанка, своя обратная сторона, к которой никто и никогда не обращается, потому‑де она обыденна, не представляет никакого интереса и ничего не значит в истории развития общества. Но главное‑то происходит как раз здесь.
Серые, скучные, непритязательные будни решают все.
Именно здесь разыгрываются настоящие трагедии и драмы; именно здесь принимаются великие решения и рождаются творцы мира. А то, что закономерно вытекает из этих серых будней и ярким фейерверком вспыхивает на небосклоне истории, об этом уже можно и не писать. Можно, конечно, и писать, но только не стоит забывать о том, с чего все начиналось.
Обратная сторона вечности — заплаты, лоскутки, обрывки, узелки, дырочки… Стоит ли тратить на это время? Наверное, все‑таки стоит, хотя бы для того, чтобы узнать, сколько по‑настоящему стоит парадная — лицевая сторона.
Часть 1
— О, Кахатанна, Великая и Сокровенная, о Суть Сути и Мать Истины, Интагейя Сангасойя… — тянул хор жрецов.
— Одну минуту! Сейчас иду! — крикнула Каэ в приоткрытую дверь.
Жрецы поперхнулись и замолкли.
Впервые за последние две с лишним сотни лет Воплощенная Истина собиралась явиться ищущим ее. Храм снова был готов принимать паломников, знающих свое истинное имя. И огромное количество людей хлынуло в Сонандан в поисках утешения. Особенно же много их стало прибывать после того, как распространились слухи о битве на Шангайской равнине. Позорное поражение Новых богов подорвало веру в них, и люди находились на распутье, перестав вначале понимать, к кому им теперь вообще обращаться со своими бедами и горестями. Однако паломничество в Безымянный храм, находившийся в Запретных Землях — за Онодонгой, — которое предпринял молодой фаррский завоеватель — основатель громадной империи, с чьим мнением было бы абсурдно не считаться, — восстановило угаснувшую было веру в Великую Кахатанну.
