иметь должно, ты как, Андрей Федорович, на сей счет думаешь?..
Хрущов ответил не сразу. Он помолчал, нагнув упрямо голову, будто спорил и не соглашался внутри с какими-то своими доводами, и лишь по прошествии времени заговорил, не глядя на Федора.
— Думаю, ея величество государыня к тому неудобна... понеже персона женская, паче же ей и знания законов недостает...
Слова его совпадали с мнением Соймонова, еще неясным, но уже вырабатывавшимся в его сознании. Однако, услышав откровенный ответ Андрея Федоровича, он рискнул пойти дальше.
— А может, оное сочинение вообще невозможно одному человеку доверить? По самой природе своей легко погрешить может, даже ежели ни коея собственныя страсти не имеет...
Начавши выходить на улицу, Федор Иванович узнал, что в период с 5 по 7 февраля в Верховный тайный совет было подано восемь шляхетских проектов и мнений, касающихся государственных преобразований. Да по рукам ходило несколько из не дошедших до «верховников». Все они в той или иной степени высказывались за ограничение самодержавной власти, но были явно против олигархического правления. Все они желали увеличения дворянских вольностей, хотя ясно своих конкретных желаний не высказывали. И во всех проектах рассматривался вопрос об организации центрального правительства с широким привлечением дворянства. Выборное начало, введенное Петром в низших гражданских и военных должностях, дворяне пытались перенести на высшие должности, подробно обсуждая порядок такого избрания. Аристократы пеклись об отделении старинного родовитого шляхетства от нового, пожалованного, и о предоставлении первым бо́льших служебных и имущественных льгот. Кое-где говорилось также об улучшении условий для других сословий: духовенства, купечества и крестьянства. Но главным было желание ограничения самовластья как гарантий от произвола.
Подписаны были проекты более чем тысячью лиц самого разного, разумеется шляхетского, уровня. Единство заключалось в том, что все подписи, кроме одной — служилого иноземца, шотландца Лесли, — принадлежали русским дворянам. Таким образом, эти первые в истории России неуклюжие попытки демократизации носили патриотический, национальный характер.
8
В воскресенье 15 февраля 1730 года состоялся торжественный въезд новоизбранной императрицы в Москву. От самого Земляного города, украшенного на въезде триумфальными воротами, до Кремля улицы были посыпаны песком и у домов стояли воткнутые в снег зеленые ели. Шпалерами расставились войска. В Китай-городе, где была воздвигнута вторая триумфальная арка, и на Красной площади, а также в Кремле до самого Успенского собора стояли гвардейцы — преображенцы и семеновцы.
Поезд императрицы был великолепен: открывала его гренадерская рота преображенцев верхами. За ними следовала двадцать одна карета, принадлежавшие генералитету и высшему шляхетству, все пустые, запряженные цугом, со служителями в новых ливреях. Потом еще восемь карет, каждая — в шесть лошадей цугом. В них ехали министры Верховного тайного совета и знатнейшие особы. Затем, также в собственных каретах, ехали государственный канцлер граф Гаврила Иванович Головкин и грузинский царь Вахтанг Леонович.
Далее шли четыре камер-лакея Анны Иоанновны, предшествуя семи парадным каретам с кучерами и форейторами в роскошных ливреях с золотыми позументами. В кареты были запряжены лошади с вызолоченными шорами. Четыре кареты ехали пустыми, в трех сидели придворные дамы.
Потом под предводительством генерал-майора князя Алексея Ивановича Шаховского гарцевали человек двадцать знатного шляхетства, расположившиеся по чинам: младшие впереди. За ними шли трубачи и литаврщики и отряд кавалергардов под командой тучного Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова. Лошадь под ним играла, Иван Ильич сердился и надувал щеки, чтобы они не тряслись.
Федор Иванович Соймонов, который с женою стоял в толпе, пожалел милостивца. «Как он только на лошадь-то взбираетца?» — Дарья Ивановна прыскала молодым смехом, толкая его в бок, и он от нее заражался юной веселостью и тоже улыбался, не забывая, впрочем, поглядывать вокруг. Среди собравшихся шныряли не только воры...
За кавалергардами скакали два камер-фурьера, шли двенадцать придворных лакеев, да четыре арапа и скороходы. И только потом выступали девять белых богато убранных лошадей, запряженных цугом в большую царскую карету с венецийскими стеклами. В ней сидела императрица. Анна ехала не глядя по сторонам. Несмотря на события во Всесвятском, она все еще не верила счастью. И потому, поджав губы и устремив близко посаженные темные глаза прямо перед собой, молилась и обмирала от страха, что все может оказаться сном. На ней была дорогая соболья шапка и такая же муфта в руках. Бесценные соболя, вынутые из казны, — на шее. Она глядела на конюхов, которые вели лошадей, и вспоминала Бирона. «Верховники» не разрешили взять его с собой, но он все равно поехал и скрывался до времени в Немецкой слободе. Она отмечала про себя бархатные ливреи с позументами на кучерах и форейторах, роскошную сбрую... Богатый был поезд, богатейший. Сердце Анны замирало, когда через боковые окна видела она трех депутатов верхами, возивших к ней в Митаву ограничительные пункты. «Что-то будет? — бился в ее мозгу вопрос без ответа. — Что-то будет?» Сколько разных слов и советов, высказанных темно и под рукою, наслушалась она за эти дни. И в каждой речи был спрятан навет на недругов. Придворные пользовались любым случаем, чтобы очернить, утопить друг друга перед лицом новой государыни. И это несмотря на бдительную охрану князя Василия Лукича...
За каретой ехали караульные кавалергарды с князем Никитой Юрьевичем Трубецким, человеком совершенно ничтожным. Весь двор открыто говорил о скандальной связи его жены с фаворитом юного императора, связи, которую князь Никита сам же и поощрял. При этом князь Иван Долгорукий не раз на вечерах во дворце публично ругал и даже бил Трубецкого. Тот все терпел. Покорного слугу всех временщиков еще ждала быстрая карьера. Впрочем, так же ждала его и кончина неразрешенного грешника в собственной постели.
Замыкала шествие гвардейская гренадерская рота Семеновского полка.
Едва пышный кортеж показался у Земляного города, как грянул салют из семидесяти одного орудия. А у Белого города в торжественном залпе прогремели уже восемьдесят пушек.
Возле Триумфальных ворот в Китай-городе поезжане задержались. От черной массы оттесненных обывателей оторвалась и поплыла навстречу, колыхаясь и сверкая золотым облачением, с крестами и иконами, группа синодских членов во главе с Феофаном Прокоповичем и всеми бывшими в Москве архиереями. Императрица вышла из кареты, целовала крест, получа благословение пастыря.
В Кремле Анна Иоанновна прежде всего пошла в Успенский собор «для отправления Господу Богу молитвы». Тут у входа собрались сенаторы и президенты, а также члены коллегий, не участвовавшие в поезде. На площади в строю стояли офицеры. Густо зазвонили
