– О, это большое дело, святой отец!
– Но представьте себе, сын мой, что на его попытку примирить Хмельницкого с королем схизматик Хмель ответил ему: «Твое дело – молиться, мое – мирские дела вершить, так вот молись и о мирских делах не заботься».
– Ах, схизматик, пся крев, ему-таки нельзя отказать в нахальстве!..
– В разуме, пан Тикоцинский, в разуме! Наша общая ошибка, что мы видим в нем только нахальство. Тем-то он и опасен, что умен. Возьмите во внимание – он не один действует, а всех хлопов поднял, в случае войны вся Украина станет под его знамена.
– Теперь не станет, святой отец! – с жаром воскликнул Тикоцинский. – Теперь, когда так удачно распределены кварцяные войска, иное дело. Едва только наш король выдаст указ о посполитом рушении и коронный гетман ударит на Хмеля с запада, мы всадим ему нож в спину, мы это сделаем как следует. Верьте мне, пан отец!
– Но это надо сделать, пока он не объединился с московитами, сделать как можно скорее и хорошо подготовиться к этому, – заметил Бжозовский. – Сам святой папа заинтересован в том, чтобы ускорить конец Хмельницкого и всей его голытьбы.
Еще долго наставлял ксендз Тикоцинского, и полковнику казалось, что святой отец слишком уж преувеличивает опасности. Он уже не с таким интересом слушал сентенции ксендза. Чтобы перевести разговор на другое, рассказал о Гармаше. Ксендз одобрил решение.
– Надо найти общий язык с зажиточными хлопами. От этого многое зависит. Но там, на гуте, тоже надо сохранять осторожность. Порою лев должен походить на ягненка, – ксендз впервые за весь вечер улыбнулся, – чтобы потом неожиданно показать свои когти... Кстати, и в Киеве надо вам укреплять свои позиции, пан полковник. Войт человек рассудительный...
– О, я с ним уже столковался, он очень недоволен казаками... и Мужиловским.
– Этого Мужиловского хорошо бы приручить.
– Невозможно, пан отец. – Тикоцинский пригубил бокал, вино было терпкое и щипало язык. – Венгерские вина, пан отец, по-моему, наилучшие.
Ксендз удивленно поглядел на Тикоцинского. И такому легкомысленному шляхтичу коронный гетман поручает важные дела? А тот, догадавшись, что упоминание о вине было неуместно, смешался. Поспешно сказал:
– Покорно прошу напомнить коронному гетману, дабы ускорил присылку сюда немецких рейтар. Хорошо бы, если бы до первого снега они уже были здесь.
Ксендз кивнул головой.
– Вы о Мужиловском подумайте, сын мой! Человек просвещенный, имеет знакомства при императорском дворе, люто ненавидит нас, и Хмельницкий весьма его уважает. Он у него первый дипломат. Ездил в прошлом году в Москву. От него многое узнать можно.
– Пробовал, – развел руками Тикоцинский. – Больше молчит. Скажет за час одно слово – и то хорошо.
– Пытайтесь, сын мой, весьма советую приложить все усилия. Это было бы великое дело.
– Может быть, через Выговского попытаться склонить этого отъявленного схизматика?
– Напрасная будет попытка, сын мой. Выговский с ним, как два медведя в одной берлоге. К тому же генеральный писарь теперь на подозрении у Хмельницкого. Лучше его под удар не ставить, он еще нам пригодится.
***...Ночь зажгла в темном небе зеленоватые огни звезд. Сырой туман полз от Днепра. Подол, повитый мглой, колыхался, как марево.
На Печерске, в палатах митрополита Сильвестра Коссова, окна были ярко освещены. У митрополита был в гостях Силуян Мужиловский. Коссов, одетый в широкую черную рясу, ходил по горнице, говорил взволнованно и много.
Наклонившись над столом, Силуян Мужиловский молча слушал.
– Бог свидетель моему искреннему отношению к гетману, – говорил митрополит. – Я дал ему мое благословение, когда он начал великое дело во имя веры. А что с ним теперь сталось? Не пойму! От встречи со мной уклоняется. Посполитые обиды чинят мне. На митрополичьих землях универсалам гетмана не подчиняются... Более того, стало ведомо мне от одного гетманского державца («Уж не от Выговского ли?» – подумал Мужиловский), что гетманом говорено: «Универсалы пишу для виду, а перышки у Коссова пощипайте». Богомерзкие слова! Неужели мог такое сказать гетман?
Коссов поглядывал на Мужиловского. Ожидал – быть может, от него услышит о замыслах Хмельницкого.
– Не верю, чтобы гетман мог придать значение всяческим сплетням («Выходит, ты все-таки задумал что-то», – усмехнулся про себя гость). Но как дальше жить? Шляхта, как поток, снова заполонила Киев. Гетман в Москву посольство шлет, а со мною, митрополитом, не советуется. Послал ему письмо, так вот что он отписал, гляди.
Митрополит подошел к шкафу, взял с полки сверток пергамента, развернул, ткнул пальцем.
– Видишь, что написано? Читай вслух. И не стыдно ему?
– "Грамоту твою, – читал неторопливо Мужиловский, – тебе возвращаю, ибо именуешь меня, митрополит, недостойно моего сана. А надлежит тебе именовать меня: «земли нашей отец и повелитель».
– Да, рука гетмана, – подтвердил Мужиловский.
– Его, а то чья ж? Не Выговский писал!
Может быть, когда-нибудь, в другое время, Мужиловский посочувствовал бы митрополиту. Но теперь нет. Он будет молчать и слушать. И когда митрополит снова заговорил о московских делах, Мужиловский понял, куда он клонит.
– Должен ведь гетман меня, владыку церкви православной, спросить?
Должен?
Полковник от ответа уклонился. Коссов грустно покачал головой.
Неизвестно для чего, сказал:
– Я Могилянской печатне приказал начать печатать жизнеописание гетмана и его благословенных походов за веру, а он... бог видит правду.
Бог свое слово скажет...
Мужиловский наклонил голову в знак согласия.
Так и не вышло толку из этой беседы. Митрополит понял: от Мужиловского он ничего не добьется.
Полковник возвращался домой в карете. Конная стража скакала по бокам.
В последнее время без стражи Мужиловский не ездил. От жолнеров Тикоцинского всего ожидай.
В мыслях его был Коссов. Как это он сказал? «Не Выговский писал».
– Не Выговский писал, – громко повторил Мужиловский.
Джура, дремавший напротив, проснулся:
– Чего изволите, пан полковник?
...Силуян Андреевич Мужиловский был человек уравновешенный и дальновидный. Таким знала его вся старшина, и, может быть, именно за эти качества уважал его гетман.
Не чувствуя большой склонности к воинскому делу и убедившись, что настоящим полем его славы должна быть дипломатия, тем более, что на этой почве он уже достиг известных успехов, Силуян Мужиловский еще в начале 1649 года упросил гетмана освободить его от военных полковницких обязанностей. Тот охотно согласился. В знак особого уважения к Мужиловскому гетман оставил за ним звание полковника реестрового войска.
Это уважение, которое Хмельницкий не раз подчеркивал, было вполне заслужено умным и талантливым дипломатом.
Мужиловский в своей деятельности придерживался того правила, что лучше иметь поменьше друзей и лучше молчать и слушать, чем говорить.
Пожалуй, один только начальник тайной канцелярии гетмана, Лаврин Капуста, пользовался доверием дипломата. Многие близкие к гетману лица именно за эту сдержанность не любили Мужиловского, считая его заносчивым и высокомерным. Но он бесстрастно принимал как хорошее, так и плохое отношение к себе.
События последних месяцев очень опечалили дипломата. И верно, было от чего поддаться тревогам. Теперь, после битвы под Берестечком, после Белоцерковского перемирия (именно перемирия, а не мира, – Мужиловский всегда подчеркивал это, к неудовольствию генерального писаря), настала наиболее сложная и наиболее опасная пора.
Гетман должен был сейчас вести исключительно тонкую и умную политику.
Надо было суметь расставить свои силы так, чтобы вскоре еще раз подняться с оружием против короля и окончательно выйти из-под протектората Речи Посполитой. Иначе панская интервенция угрожала самому существованию народа.
Спасение для Украины Силуян Мужиловский видел в одном: в присоединении ее к Московскому царству.
В этом он совершенно сходился с гетманом. Не раз в последние дни пребывания Мужиловского в Субботове они с глазу на глаз обсуждали это дело.
Тогда, откинув все недомолвки, Силуян Мужиловский сказал гетману прямо: нужно, чтобы царь прежде всего обещал неприкосновенность имущества и положения казацкой старшины, даровал ей права на наследственное владение маетностями и доходами с них.
Гетман не возражал против этой статьи в предстоящих переговорах.
– Но не с нее начинать, не в ней дело, – сказал он Мужиловскому, – главное в том, что народ стремится к объединению с Москвой, – он тогда весь станет под наши знамена. И народ поведет такую войну со шляхтой и татарами, что самому небу будет страшно.
Мужиловский не мог не согласиться с гетманом. Он сам видел: одна лишь весть о том, что Московское царство ведет переговоры с гетманом, вызвала в народе несгибаемую веру в свои силы.
