себя от множества возможных проблем, которые подобные истории могут доставить в будущем». Филлипс рассказал журналистам, что Аль Капоне, с тех пор как вернулся из прошлогодней поездки на север, постоянно находится в своём доме в Майами и никакого участия в делах не принимает. Пресса не отстала, и в дальнейшем доктор сообщал ей кое-какие подробности: «Физическое и нервное состояние Капоне остаётся во многом таким же, как на момент последнего официального бюллетеня. Он по-прежнему нервный и раздражительный, ему не советуют брать на себя какую-либо ответственность или заниматься предпринимательской деятельностью». Не зная журналистов, доктор думал, что если воззвать к их человеческим чувствам, они оставят в покое семью его пациента: «Миссис Капоне чувствует себя неважно. Физическое и нервное напряжение, которое она испытывает из-за возложенной на неё ответственности, невероятно велико. Поэтому прошу ей не докучать». Вызвавшись лично информировать прессу о всех новостях, лишь бы избавить от этого Мэй, доктор Филлипс навлёк на себя неприятности с другой стороны — местное медицинское сообщество осудило его за разглашение конфиденциальной информации о пациентах...
Когда газетная истерия улеглась, жизнь потекла по-прежнему. Домашние приноравливались к перепадам настроения Аля; вспышки гнева у него происходили уже не так часто. Чужаки по-прежнему действовали ему на нервы, поэтому посторонних в дом пускали с оглядкой. По большей части Аль расхаживал по дому и саду в пижаме, садился в шезлонг, чтобы видеть бассейн, и разговаривал с людьми, которых он убил или приказал убить (например, с Хайми Вейссом), объясняя им, зачем это было нужно сделать. Изредка ходили в гости к Сонни, в кино (если шла какая-нибудь безобидная комедия и можно было взять с собой пару крепких мужчин для безопасности), в тихий ресторанчик, который он обычно принимал за один из шикарных клубов, которые когда-то посещал в Чикаго. Аль полюбил жвачку «Дентин» и лакричные конфетки «Сен-Сен» для освежения дыхания; когда кто-нибудь из братьев брал его с собой в аптеку и позволял самому купить там эти вещи, для него это был праздник.
Теперь он уже чувствовал облегчение от того, что ему не нужно ничем руководить, ни о чём заботиться. Как хорошо быть просто свободным человеком, мужем, отцом и дедом! Все финансовые вопросы отныне решал Ральф, и Аль был ему за это благодарен. Ральф тщательно проверял счета от врачей, задавая вопросы по каждому пункту. Каждый доллар был дорог. Сонни хотел бы помогать матери материально, но не мог: у него теперь была своя семья — как-никак трое детей и четвёртый на подходе. Он купил долю в ресторане Теда Трайны «Теде гротто» («Пещера Теда») и работал там не покладая рук, стараясь увеличить доход.
Годы, проведённые в тюрьме, изменили некоторые привычки Аля: после тесной камеры ему было неуютно в большой супружеской спальне; спал он беспокойно и тревожил Мэй. Перебрались в маленькую комнатку в глубине дома, где стояли две односпальные кровати, — там Аль проваливался в сон, зато Мэй никак не могла заснуть. Поэтому она вернулась в спальню, а муж приходил к ней туда в минуты просветления. В ночь на 21 января 1947 года они спали в одной постели, потому-то Мэй и пробудилась в половине четвёртого от необычного звука — хриплого, натужного дыхания Аля — и поняла, что он умирает.
По прихоти судьбы Эндрю Волстед — конгрессмен из Миннесоты, пробивший «сухой закон», — скончался накануне, 20 января.
Ещё недавно ничто не предвещало скорого конца: в начале месяца Аль прошёл очередное обследование, не выявившее радикальных изменений в состоянии его здоровья; он ни на что не жаловался, разве что накануне был печален и неразговорчив. Когда доктор Филлипс стал допытываться у Мэй, что же необычного случилось 20 января, та неохотно призналась, что Аль позвонил «кому-то из родственников»; разговор не заладился, и он швырнул трубку. Такое уже бывало, поэтому внезапная печаль супруга её не встревожила.
Услышав хрипы, Мэй разбудила мужа, попыталась дать ему воды; ему было трудно глотать. Вдруг начались конвульсии, возобновлявшиеся каждые пять—десять минут. Мэй подняла на ноги весь дом; позвонили доктору Филлипсу, и тот явился в пять утра. К моменту его приезда конвульсии повторялись уже каждые три—пять минут. Лицо Аля перекосило, зрачки расширились, челюсти не смыкались. После укола мышцы расслабились, Аль пришёл в себя. Филлипс нанял нескольких сиделок, сменявших друг друга в течение суток. Состояние пациента стабилизировалось, тем не менее Мэй пригласила приходского священника Барри Уильямса — тот соборовал Аля и помолился вместе со всей семьёй. Прошло два дня. Спазмы прекратились, Аль был в сознании, но всё ещё испытывал стеснение в груди, что указывало на пневмонию. Казалось бы, это не смертельно, однако ни кислородные подушки, ни пенициллин, ни новейшие лекарства от сердечной недостаточности не помогали — Алю становилось всё хуже. 24 января Филлипс созвал консилиум кардиологов, чтобы они подтвердили родным пациента, в особенности воинственно настроенному Ральфу, что Аль получает всё необходимое лечение. Остаётся только ждать, пока лекарства подействуют. Ральф вышел к журналистам, дежурившим у ворот, и сообщил, что у его брата пневмония, но он скоро поправится. В знак того, что беспокоиться не о чем, он угостил репортёров прохладительными напитками (его сфотографировали с бутылками пива в руках).
Сознание то уплывало, то возвращалось, и тогда Аль узнавал людей вокруг себя и вселял в них надежду на то, что он выкарабкается. И всё же эта надежда была слабой. Буги подвела к свёкру двух старших внучек — попрощаться. 25 января 1947 года в 19.25 Аль Капоне испустил дух.
После смерти мужа Мэй больше никогда не поднималась на второй этаж, а ночевала в гараже. Комнату для гостей, где в последнее время спал Аль, она переделала в гостиную, а в гостиной надела на мебель чехлы. В столовой больше не обедали — стол накрывали под одним из трёх портиков снаружи. Дом как будто умер вместе с Алем. Но самое главное — что-то умерло в Мэй. Ей было 49 лет, и большую часть её жизни предстояло положить в могилу.
Чикаго, далее везде
Как и следовало ожидать, новость о смерти Альфонса Капоне стала мировой сенсацией. За исключением «Майами дейли ньюс», владелец которой, Джеймс Кокс, дал чёткие инструкции редакторам: «Не
